– Ура! – кричит Курако. – Вот она – революция! Все население Гурьевска на улице. Рабочие с красными знаменами встречают партизан.

Впереди отряда скачет Рогов на белой лошади. Он выкрикивает приветствие и поворачивает к церкви. Через несколько минут деревянная церковь пылает.

Курако стоит с Жестовским и Казарновским. Клубы дыма кажутся белыми в темноте. Взвиваются языки огня. Как бы продолжая прерванный разговор, Курако говорит тихо:

– Так расправляется революция со старьем.

Несколько роговцев с деревянными саблями наголо подходят к ним. Курако тянется к деревянному оружию:

– Ха-ха-ха… Покажи, покажи…

Роговец спрашивает:

– Вы что за люди?

Курако называет себя.

– Попался, гад! – кричит роговец.

Он замахивается саблей. Дерево почернело от времени и крови.

Всех троих ведут к Рогову.

Рогов занял лучший дом поселка. Это квартира Курако.

На полу валяется архивное дело. Видны заглавные буквы – «Доклад о приостановке действия Томского горного завода…».

Рогов ждет обеда и чистит ногти перламутровым перочинным ножиком. Ему докладывают об арестованных.

Курако всматривается.

– Откуда у тебя ножик? – вырывается у него. – Ведь это Садова.

– Народ башку ему срезал, – хмуро отвечает Рогов. – И тебе то же будет.

Рогов поднимает голову, и Курако видит добрые глаза и простое спокойное лицо.

– Завтра народ вас судить будет. До завтрева живите, – говорит Рогов.

Приносят щи. Курако смотрит остановившимся взглядом на дымящуюся миску. Белый пар поднимается и исчезает бесследно.

– Есть хочешь? – спрашивает Рогов. – Садись, хлебай последний раз.

Курако сбрасывает оцепенение, садится к столу и кричит:

– Под кроватью у меня две бутылки. Помирать, так с музыкой.

Рогов недоверчиво щурится. Он помнит пилюли цианистого калия.

– Наливай первый, – говорит он.

Курако наливает стакан. Он выпивает залпом, переводит дыхание и, не закусывая ничем, нюхает корку черного хлеба. Все выжидающе смотрят. Курако выпивает еще полстакана, крякает и тянется к щам.

Наливает из бутылки Рогов. Привычным жестом он опрокидывает стакан в рот, и в то же мгновение лицо его наливается кровью, глаза выпучиваются, как у удавленника, он хрипит и со свистом хватает воздух. Роговцы бросаются на Курако с саблями. Рогов машет руками на своих.

Курако смеется.

– Это чистый спирт, – говорит он. – Девяносто шесть градусов.

Отдышавшись, Рогов смотрит на Курако и не может скрыть восхищения.

– За что судить будешь? – спрашивает Курако.

– Не я буду судить – народ. Как жизнь прожил? Кому служил? Паразитам служил.

Курако молчит. Вся жизнь пробегает в секунду. Вспоминается то, о чем не любил вспоминать, – товарищи уговаривали стать подпольщиком-профессионалом, он отказался и вернулся к печам. Не здесь ли ошибка всей жизни? Неужели вот оно – пришло возмездие? Курако отвечает:

– Я железо плавил. Оно нужно народу…

– Не треба народу железа, – задумчиво и убежденно говорит Рогов. – От железа – насилие. Без железа все равны будут. Войн не будет. Сильных не будет и слабых.

Рогов понижает голос и с доверчивым детским любопытством спрашивает:

– Не умеешь ты этого – чтоб все железо в порошок, в пыль? Состава такого не знаешь?

– Не знаю.

– Я б тебя в помощники взял… Сибирь подняли бы, в Китай пошли бы. Китай мою программу примет.

– Да тебя в музей надо! – восклицает Курако.

Наутро в модельном цехе собрался народный роговский суд. Туда привели арестованных.

– На верстаки вставайте, – тихо командует своим Курако, – народа не бойтесь, пусть видит народ.

Они взбираются на верстак. В маленькие тюремные окошки, пробитые под самым потолком, видно небо и солнце. Чернеет в стене толстое железное кольцо. Они прятались здесь позавчера.