– Может быть, это всё же недоношенный ребёнок? – поинтересовался журналист.

– Да нет, наверно. Я за всю свою жизнь столько всяких перевидала, и недоношенных тоже. На младенчика Алёшенька совершенно не похож. Головка не тыковкой, а как шлём будёновский: остроконечная и без волос. И родничков на ней не видно. Пальчики длинные, тонюсенькие и острые, как коготки. По пять на каждой руке и ноге.

Туловище поначалу пухлое было и колыхалось как холодец. Это он уже после смерти усох.

– А половые органы у него были?

– Нет у него никаких половых органов, – мотнула головой старушка.

– Вы уверены? – не отставал журналист.

– Да я со всех сторон его смотрела. Даже между ножек трогала. Ровное место, будто у куклы какой. И пуповины тоже никакой нет.

– Алёшенька передвигался сам? – спросил следователь Владимир Бендлин.

– При мне – нет. Он только ножки кверху поднимал, – вспомнила Галина Артемьевна. – Распрямлял, вроде как гимнастику делал.

– Вы видели, как его кормили?

– Я и сама его сгущёнкой кормила, – призналась старушка. – А сватья ему творожный сырок давала. Он его сосал и глотал. У него челюсти нижней не было, и вместо неё – какая-то кожица. А пил не из бутылочки – на кровати стояла плошка с водой. Тамара поила его с ложечки. А ещё у него язык длинный такой был и ярко-красный, лопаточкой.

– Вы не помните, сколько прожило существо у Тамары Просвириной? – решил уточнить журналист.

– Не помню точно, но давайте посчитаем, – предложила старушка. – Я раз пять к сватье заходила. Внучок Саша – он сейчас в армии служит – пару раз забегал. Соседка Нина Глазырина к ней постоянно наведывалась и даже ночевала. И все Алёшеньку живым видели. Недели три это чудище у сватьи жило. А может, больше.

– Сообщить к нам в РОВД не пытались? – осведомился следователь.

– Тогда и мысли не было, что это важно, – махнула рукой старушка. – Если бы Тамара человечьего младенца в лесу нашла, то, конечно, позвонили бы в милицию. А это так – не пойми что. Зверюшка непонятная, правда, ласковая. Это сейчас говорят, что инопланетянин. А мы тогда с дочкой и внуком решили: пусть живёт вместо кошки. К тому же испражнений от него никаких не было. Только пот на теле, вроде как испарина после того, как поест. Его сватья всё тряпочкой обтирала. Всё бельё, которое в комнате было, этим Алёшенькой пропахло. Дух от него шёл сладкий, вроде как от одеколона…

– Вы не знаете, как умер Алёшенька? – не отставал следователь.

– Должно быть от голода. Тамару в психбольницу забрали, а он в пустой квартире остался.

Дочки в ту пору в городе, наверно, не было, а мне съездить недосуг. Ведь кто знал, что эта невидаль для науки такая ценная? Японцы сейчас за неё огромные деньги сулят…

– А где сейчас ваша сваха? – прервал старушку журналист.

– Машина сбила. Как раз после того, как японцы позвонили и сказали, что хотят с ней встретиться и заснять на камеру.

К счастью, показания Тамары Просвириной сохранились на видеоплёнке у следователя Владимира Бендлина.

На экране пожилая женщина. На ней мятый зелёный больничный халат. Она острижена наголо, взгляд у старушки блуждающий. Её выводят во двор. Женщина спотыкается, чуть не падает. Её подхватывает за локоть санитарка.

– Это Просвирина в психиатрической лечебнице, – поясняет Владимир Бендлин. – Беседа с ней велась неофициально и юридической силы не имеет…

Женщина в кадре хоть и с трудом, но называет себя. Речь у неё невнятная: мешает нервный тик. Она всё время облизывает губы. Ей задают вопрос о том, кто такой Алёшенька? Пауза затягивается, но старушка всё-таки отвечает:

– Сыночек мой. Я его в лесу под деревом нашла. Он лежал головой вниз. Я его отряхнула и положила в запон.