— Вижу, что ратному делу ты не обучен, так что в бой не пущу… — продолжал тем временем Полупуд. — Не обессудь — будешь на подхвате… Я сам в лагерь проберусь, не впервой… Главная закавыка, чем бы таким внимание голомозых отвлечь, чтоб не сразу хватились. О, придумал! Свистнешь издалека... И пока басурмане будут тебя высматривать, я остальное сделаю.

«Не обучен, говоришь? Это как поглядеть… Да, лично повоевать не довелось, но ты не представляешь в скольких сражениях я принимал участие, как читатель и зритель. Так что не торопись с выводами, казак Василий. Сейчас я тебя немножко удивлю… и свистеть не понадобится»

Уже отработанными жестами я привлек внимание запорожца, а дальше более-менее сносной пантомимой и рисунками, стал излагать задумку, предназначенную для изумления ордынцев. Без малейшего зазрения совести позаимствованную у Майн Рида…

Запорожец какое-то время недоверчиво вглядывался в мои объяснения, а когда понял, восхищенно хлопнул себя по бедрам, а потом аж в присядку пустился от избытка чувств. Я вообще заметил, что Василий легко впадал в крайности и не стеснялся чувств. Не сдерживал эмоций… Если смеялся, то реально ржал, хватаясь за живот, а если огорчался — то едва не плакал.

— Вот умора! — хохотал казак. — До чего ж ловко придумал, песий сын… Побей меня вражья сила, Петро, если твоя затея не понравится басурманам! Чтоб меня черти в аду с вил не снимали, ежели татарва не наложит в шаровары со страху! Они ж суеверные до икоты! И от такого «здрасьте», мне еще побегать за ними по степи придется! Хорошо, что не успел трупы в реку сбросить… На, держи лепешку — подкрепись чуток. Видел, видел, как ты глазами по объедкам у костра шарил. Чего покраснел? Дело житейское… Кто сам голодал, тот другого не попрекнет… А я тем временем все подготовлю… Вот умора… Будет что братчикам поведать, когда на Запорожье вернемся… Обхохочутся…

Я стянул с ветки штаны, после стирки они казались более-менее чистыми и наконец-то оделся. Хватит нудизмом заниматься. Не беда, что мокрые… Зато целые. На мне быстрее высохнут. Солнце уже высоко… Лишь бы налезли.

Это я так шучу. Проблемами экономии ткани и подгонкой одежды по фигуре, здешний индпошив не страдал — в трофейные шаровары можно было легко втиснуть еще парочку таких как я или сделать небольшой шалаш… Видимо, отсюда и пошла поговорка — не подпоясанный, что голый. Ибо лантух [укр., — куль],исключительно по недоразумениюименуемый штанами, сам по себе держаться на талии не желал...

В общем, несмотря на то, что лепешка оказалась пресной и черствой, словно кора дерева, когда Василий всыпал в бурлящий котелок горсть трофейных зерен, и над костром поплыл аромат свежего кофе — я понял, что жизнь потихоньку налаживается.

3. Глава 3

Мустафа сын Керима разворошил угли в почти прогоревшем костре и подбросил еще несколько поленьев. Не ради света, а для большего жару. Как бы ни было знойно днем, ночная сырость давала о себе знать. Особенно под утро, когда начинала ныть старая рана. Он потому и напрашивался добровольцем на утреннее, «собачье» дежурство, что все равно просыпался задолго до восхода и дальше уже только ворочался, тщетно пытаясь пристроить ногу поудобнее.

Чтобы отвлечься от зарождающейся боли, Мустафа подоткнул под ломящее колено полу овчинной безрукавки и принялся размышлять о самом приятном. О том, что совсем скоро должно превратиться из сладкой мечты в не менее сладкую явь. О собственной свадьбе…

Двенадцать лет он исправно выпасал табуны Гуюк-мурзы, не потеряв при этом ни одной кобылицы или жеребенка, сберегая и приумножая состояние хозяина. Но за все эти годы тяжелой работы Мустафа оставался бедняком, не имеющим собственной юрты.