Мгновение назад шайба была на льду в чужой зоне, а сейчас она уже затрепыхалась в сетке. 2–5, чтоб вас! В меньшинстве!

– Семёнов – моя фамилия, – сказал я Коршунову, – приятно познакомиться.

– Семёнов, иди за мной, – услышал я голос Прокофьева, когда довольный собой вышел из душа. Да, мы проиграли 2–8, но тут нет моей вины. В третьем периоде у меня было всего три смены, в которых я успел два раза попасть в штангу и один раз в перекладину, чёртовы миллиметры помешали! К тому же Вадик Мосолков запорол чистый выход один в ноль после того, как я обыграл в средней зоне двоих и выкатил ему шайбу, как на блюдечке…

Пройдя по бесчисленным коридорам свердловского дворца спорта, я, ведомый Прокофьевым, оказался в тесной и ужасно накуренной комнате, где нас ждали двое: неприметный мужчина в спортивном костюме, Александр Александрович Асташев, главный тренер «Автомобилиста» и какой-то хрен в двубортном костюме. Как он, болезный, в нём вообще ходит? В таком прикиде только на похороны.

– Саша, думаю, товарища Асташева ты знаешь, – начал Прокофьев, – познакомься с Виктором Васильевичем Завьяловым, председателем областного спорткомитета.

Я пожал руку Завьялову и Асташеву, и последний сказал:

– Саша, я забираю тебя из «Спутника» к себе. Попробуем тебя в «Автомобилисте» через две недели. Если ты и там покажешь себя так же, как сегодня, то будешь играть в высшей лиге. Директору твоей школы я позвоню сегодня. Следующий учебный год проведёшь в Свердловске, в спортинтернате. Всё, иди.

Вот так вот, ни вопроса хочу ли я, ни какого-то банального поздравления или похвал. «Собирай вещи, пацан. Ты переезжаешь в Свердловск».

Но мне и не нужны какие-то слова, главное, что результат достигнут.

Когда дверь за Семёновым закрылась, Завьялов закурил и, смотря, как на кончике сигареты растёт столбик пепла, обратился к Асташеву.

– Сан Саныч, а ты не поторопился? Всего несколько хороших смен, и вот ты уже готов выдернуть этого пацана из семьи и школы. Не слишком?

– Нет, Василич, не слишком. Ты, уж прости меня, не специалист. Тебе видно далеко не всё.

– И что же ты увидел?

– Зрелость, вот что. Этот мальчик за свои семь смен показал то, чего нет у половины моей команды. Он не ошибался, не делал ничего сверх необходимого и читал игру как по писаному. Виталий Георгич, чем вы там у себя поили этого пацана, пока он так стремительно восстанавливался после травмы?

– Да ничем, – ответил Прокофьев, – я и сам удивился, наблюдая то, что Семёнов сейчас показал. До этой игры он был у меня самым слабым форвардом, тринадцатым. А сегодня я просто какого-то Харламова увидел.

– Может, нам всем твоим пацанам шеи переломать? – усмехнулся Асташев. – Раз уж это такой эффект имеет.

– Товарищ Асташев! – возмутился Завьялов. – Попрошу вас!

– Вот вечно у вас, чиновников, чувства юмора нет. Ладно, с этим закончили. Спасибо, товарищи.

Разговор с родителями у меня, когда я вернулся из Свердловска в Нижний Тагил, получился ну очень коротким. Хотя мама попыталась ещё раз заикнуться про строительный институт. Она всё ещё не теряла надежду, что я закончу выпускной класс, а потом брошу эту «опасную блажь», как она называла хоккей, и как нормальный человек пойду учиться на «нормальную профессию».

Правда, всё закончилось, когда отцу надоело слушать её, и он, стукнув кулаком по столу, встал и заговорил, повысив голос:

– Нет, мать. Пусть парень попробует. Ты как будто ослепла в последний месяц и не видела, как твой собственный сын буквально наизнанку выворачивался, чтобы только надеть коньки и вернуться на лёд. Я Сашу таким целеустремлённым никогда не видел. Пусть пацан попробует.