– Держись, мой хороший.

Она делает вид, что не боится крови, что для нее, серой офисной трудяги, обычное дело – спасать человека от огнестрела.

Мне трудно терпеть.

– Держись, мой хороший. Мы справимся. Подыши, – она садится рядом, берет меня за руку и начинает громко ритмично сопеть.

– Х*ле ты делаешь? Я ж не беременный.

Мне смешно наблюдать за паникующей женщиной, но вместо хохота из моего рта вылетает кашель, и я корчусь от боли.

– Пожалуйста, не разговаривай. Терпи, мой хороший, – она шепчет, приговаривает, шмыгает носом и гладит меня по голове. – Не бойся.

Не бойся, говорит…

А я не могу не бояться!

Твою ж мать, как тут не бояться?

Мне пи*дец страшно. Страш-но! Но не только от того, что я вот-вот сдохну. Нет. Думаю, что как раз на это мне уже плевать. Страшно, что я не успел, что не справился, что мою книгу издадут, что ее прочитают, что я навсегда останусь в памяти людей говном. Страшно, что не извинился, не раскаялся, что, если и существует ад, меня там уже поджидает черт с огромной сковородкой, вилкой и щипцами для выкручивания яиц. И я ничего не могу изменить.

– «Скорая» едет. Не бойся. Все будет хорошо.

Нет.

Хорошо точно не будет.

И спор проигран…

Ну как так? Единственное дело, которое я наконец решил довести до конца, – провалено.

Опубликуют, и, как назло, книга станет бестселлером, разлетится миллионным тиражом, а меня уже нет. И нет возможности объясниться и оправдаться перед читателями. Не получится парировать колкости критиков…

Страшно мне, что и после смерти придется краснеть за этот ссаный дневник.

«А-оу» – звенит телефон старым звуком аськи.

Пришло уведомление (много лет назад установил себе этот ретрозвук сообщений и теперь скачиваю его на каждый свой новый смартфон, как дань уважения мессенджерам прошлого и в силу привычки). И зачем я об этом думаю в такую минуту? И о чем вообще нужно думать перед смертью?

– Дай…

Прошу Новенькую подать мне телефон.

Голова кружится.

Кровь вытекает на бетонный пол проклятого балкона. Шелк, зараза, совсем не впитывает жидкость, липнет, деревенеет и окрашивает своих зеленых китайских драконов в цвет свершившейся мести. Новенькая трясется, ритмично дышит мне в ухо. Смартфон аоукает, сообщения приходят, а я лежу, хриплю, кашляю.

И, кажется, теряю сознание.

– Видел, кого к нам привели? – спрашивает Филипп.

Филипп – это мой друг детства. Странный, чудаковатый, но мой лучший друг, если, конечно, не обращать внимания на то обстоятельство, что других друзей у меня попросту нет.

Описывать его внешность не хочу.

Какая разница, какого цвета у него глаза? (!если что, карие). Думаю, хватит упоминания того, что они у него есть. Есть еще и руки, и ноги, и шея, все кривое, но в нужном количестве. В общем и целом обычный, ничего особенного. Худой, высокий.

Что еще…

Филипп, можно сказать, веселый парень, насколько бывает веселым застенчивый и затюканный программист с «глубоким внутренним миром», как он сам любит о себе говорить. Насчет упомянутой глубины не знаю, но ростом Филипп чуть выше меня, если быть точным – всего на полсантиметра, но этого ему всегда было достаточно, чтобы при распределении ролей в играх он назначал себя величественным волшебником, братом Гэндальфа, а я без жребиев и голосований всегда оставался безымянным полуросликом, робким помощником и заместителем легендарного Фродо.

– Глухой? Спрашиваю, ты видел новенькую?

Филипп, пригнувшись, останавливается у меня за спиной, хотя знает, гад, что я терпеть этого не могу.

Наклоняется через спинку моего именного кресла премиум-класса, оформленного в классическом стиле, с деревянными вставками из красного дерева, отвлекает от работы и надоедает своими глупыми вопросами. И не проигнорируешь же. Не отстанет.