– Володя, это тот самый художник, который нарисовал мой портрет, помнишь, я тебе о нем рассказывала?

– Конечно, помню. Но что этот художник делает у тебя рано утром? И почему ты перед ним в халате? Зачем он пришел?

– Володя, успокойся, я тебе все объясню. Его дед, понимаешь, известный целитель, я хочу поехать к нему в имение, показаться.

– Ты чем-то больна? Что происходит?

– Нет. В целом, я здорова. Но есть кое-какая гадость, о которой ты не знаешь. Я и сама толком не до конца понимаю, что со мною происходит, в общем, мне надо разобраться.

– Хорошо. Ты собираешься? Я поеду с тобой, а он пусть подождет у подъезда, – Владимир брезгливо кивнул в сторону Тимура, никак не ожидавшего оказаться в центре «любовного треугольника».

Тимур взял свою сумку с красками и вышел во двор. Он поймал машину, и через пятнадцать минут они втроем мчались по скоростному шоссе в ту сторону, откуда дул влажный соленый ветер – в сторону моря.

Столько событий произошло в жизни Тимура за последнее время, что он совершенно запутался в числах и днях недели. Еще в начале лета он планировал смотаться пару раз на побережье с Мариной, потом купить горные велосипеды и отдохнуть в приморских горах на турбазе с Наташей – его всегда прельщали седые вершины, окружавшие их небольшой городок. И вот все это исчезло. Вся его прежняя жизнь стремительно катилась куда-то вниз, может быть даже с одной из этих вершин, намереваясь разбиться вдребезги. Неделю назад он порвал отношения с Мариной. Вчера вечером ушел и от жены Наташи. Стены детской спаленки в маминой малогабаритной двухкомнатной квартире приняли его с присущими лишь родным людям добром, радостью, принятием и поддержкой. И вместе с тем от них веяло такой тоской и безысходностью, что к утру Тимур готов был завыть, лишь бы все это как-то изменилось. Но как оно должно измениться – он пока не знал.

Даже в жару у деда Акима в тени деревьев было прохладно. Посаженные давным-давно его праотцами деревья – Аким говорил «в стародавние времена» – будто знали, до кого легонько дотронуться своей веточкой, с кого жар смахнуть, кого уколоть, а иных и отхлестать хорошенько. «Все во благо вам», – частенько смеялся Аким, если такое случалось. И смех его был таким добрым, что вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову обидеться. А если обида все же заходила в сердце, и человек становился ворчливым и раздражительным, не в силах с ней совладать, Аким говорил: «Э нет, мой милый, так тебе с миром не сладить, ложись-ка ты на землю, буду ногами топтать обиду твою капризную да ворчливую, она барышня плаксивая, быстро слезами из тела вытечет». И прежде чем человек успевал опомниться, он уже лежал на земле лицом вниз, а старый Аким ходил по нему ногами в определенной последовательности, и дольше всего на груди задерживался – лопатки разминал. Одни кашлем в это время заходились, у других жуткий зуд, першение в горле начиналось, третьи плакали, но не от боли – такое чувство освобождения на них снисходило, что слезы сдержать становилось невозможным. И каждый после этого вставал, как заново рожденный – улыбчивый да сговорчивый, поучения получить готовый и исцеление принять.

Такси, из которого вышли трое, остановилось невдалеке от Акимовой усадьбы и тотчас уехало. Тимур, Екатерина и Владимир подошли к калитке. Дед Аким стоял к ним спиной у молодой рябины, поглаживая ее ветви, и еле слышно нашептывал что-то себе под нос. Все трое вошли в сад, не решаясь позвать старого целителя.

– Зачем приехали? – обернулся Аким.

– Я хочу остаться здоровой! – выпалила Екатерина.

– Чтобы остаться здоровой, не надо становиться больной, – Аким с улыбкой посмотрел Екатерине прямо в глаза, но она отвела взгляд.