Время подвластно только Богу. Жаль, что нельзя вернуть прошлое.

Впрочем, отчего же нельзя…

Я помню море пред грозою;

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к её ногам!

Эти строки он когда-то написал Марии. Они все тогда, включая старших, беззаботно верили в нескончаемое счастье впереди. Правда, он эгоистично считал, что для Маши оно возможно только с ним. Но потом они отдалились, и Мария вышла замуж. И её молодой муж был на Сенатской площади.

А нынче, в далёкой и холодной Сибири, верная своей любви, мужу, пережившая смерть сына, как чувствует себя Мария Раевская?.. Какие волны омывают её ноги?.. Сенатская площадь, на которую он не попал, стала для многих его друзей тем самым Рубиконом, перейдя который, к привычному они уже не могли возвратиться. И в их числе и она, восторженная светлая девочка, любящая и верная жена и отважная, способная на самопожертвование женщина – Мария Волконская…

Будет ли так любить его Натали, как умеет любить Мария своего мужа?..

Пойдёт ли его будущая жена (если судьба уготовила ему такое испытание) за ним в ссылку?

Он не мог однозначно ответить на эти вопросы и оттого огорчался и прогонял их прочь.

И вновь оживлял видения прошлого, навсегда оставшиеся на этих знойных улочках

Как возвышенны и чисты эти воспоминания…

Как целен и благороден образ, который он представляет.

Каково ей теперь в далёком и неведомом ему Иркутске…

Там, должно быть, уже холодно, а здесь, на Кавказе, август ещё жарок и вершины гор, за исключением Эльбруса, ещё не начали обряжаться в белоснежные папахи.

Ах, как же они были здесь счастливы девять лет назад!

Как было всё в новь, свежо, интересно!

Как было мило в окружении славных Раевских. И он тогда посвятил своему другу одно из своих лучших творений. Во всяком случае, все говорили, что оно лучшее…

Прими с улыбкою, мой друг,

Свободной музы приношенье;

Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье

И вдохновенный свой досуг.

Когда я погибал, безвинный, безотрадный,

И шёпот клеветы внимал со всех сторон,

Когда кинжал измены хладный,

Когда любви тяжёлый сон

Меня терзали и мертвили,

Я близ тебя ещё спокойство находил;

Я сердцем отдыхал – друг друга мы любили;

И бури надо мной свирепость утомили,

Я в мирной пристани богов благословил.

Во дни печальные разлуки

Мои задумчивые звуки

Напоминали мне Кавказ,

Где пасмурный Бешту, пустынник величавый,

Аулов и полей властитель пятиглавый,

Был новый для меня Парнас.

Забуду ли его кремнистые вершины,

Гремучие ключи, увядшие равнины,

Пустыни знойные, края, где ты со мной

Делил души младые впечатленья;

Где рыскает в горах воинственный разбой

И дикий гений вдохновенья

Таится в тишине глухой?

Ты здесь найдёшь воспоминанья,

Быть может, милых сердцу дней,

Противоречия страстей,

Мечты знакомые, знакомые страданья

И тайный глас души моей.

Мы в жизни розно шли: в объятиях покоя

Едва-едва расцвёл и вслед отца-героя

В поля кровавые, под тучи вражьих стрел,

Младенец избранный, ты гордо полетел.

Отечество тебя ласкало с умиленьем,

Как жертву милую, как верный свет надежд.

Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;

Я жертва клеветы и мстительных невежд;

Но сердце укрепив свободой и терпеньем,

Я ждал беспечно лучших дней;

И счастие моих друзей

Мне было сладким утешеньем.

И вот в этот раз неожиданно за Кавказскими горами, возле самых турок, он нашёл измаранный список «Кавказского пленника» и перечёл его с большим удовольствием. Хотя всё это теперь виделось слабым, молодым, неполным, но многое угадано и выражено было верно. А Юзефович, адъютант Раевского, с Львом Пушкиным отыскали в его походном чемодане «Бориса Годунова», отрывки из «Евгения Онегина» и чистый автограф «Кавказского пленника», который Юзефович стал просить подарить ему. Но Раевский, объявив, что поэма посвящена ему, забрал этот автограф себе.