Меня обожгли ревность и обида.

Потом я столкнулся глазами с ним. Он лежал рядом на подстилке, но был полностью в тени скалки. Как бы приветствуя меня, приподнялся на локтях. В отличие от нее широко и радушно улыбался, будто валялся здесь исключительно для того, что бы дождаться встречи со мной. Худой, лысоватый, с белой кожей очевидно, крайне чувствительной. Я почувствовал абсурдное замешательство, затем крайнее раздражение.

Не пошел по верхней тропинке мимо них, а торопливо стал спускаться к морю. Я был обескуражен. Чувствовал нелепую обиду. Честно говоря, люди особенно не жаловали эти места. Пляж вдоль перешейка не был удобным, можно сказать его просто не было, ходить по перешейку было тяжело – камни и глина, колючки и корни маслин. Здесь не бывало абсолютно безлюдно, как буквально в двух километрах рядом в степи. Сюда ходили рыбаки и ловцы мидий, чудаки, на которых охотился Мюнгхаузен, местные в сезон на пикники с кострами, чтобы не сидеть рядом с отдыхающими, маленькие группки молодежи, оставлявшие после себя использованные шприцы. Но всё же в утреннее время тут было пустынно, рыбаки тихо сидели у берега или в море, в своих лодчонках. И потом сюда никто не ходил снимать или рисовать. Кроме меня. Они забрались в места, принадлежащие только мне. И она смогла какими-то неумелыми мазками, выложить передо мной перешеек, чтобы даже глина сверкала на утреннем солнце.

Я испытываю невыразимое ревнивое чувство к живописи. Мои родители никогда ничем по-настоящему не интересовались, кроме эволюционной биологии. Но у них было заведено периодически ходить в театры, на концерты классической музыки, в музеи, ездить на экскурсии. Так было положено «интеллигентным» людям. Меня, естественно, таскали с собой. Отец, видя на картинах животных, рассуждал правильно или неправильно изображены, какой мотив их поведения получил отражение. Его любимой картиной было полотно Тьеполо, хранящееся в Одесском музее, посвященное какому-то античному сюжету, герои которого теряются где-то на заднем плане, а центр занимает большая группа козлов. Мама смотрела картины долго и молча. Почему-то я любил больше смотреть картины вместе с ней, хотя обожал, когда отец рассказывает о зверях. Может быть потому, что на его импровизированные лекции обращали негативное внимание другие ценители искусства, не согласные с тем, что главной значимостью шедевров была анималистика. Я хорошо помню, как на одной из экскурсий с заездом в районный музей какого-то подмосковного города ходил вслед за мамой и рассматривал картины. Первое посещение Третьяковки запомнилось только тем, что долго зимой стояли в очереди перед входом, и у меня замерзли ноги.

Мы много ездили в такие места, где я видел природу ещё почти не тронутой человеком, я понимал, природа бесконечно прекрасней любых изображений. Когда стал снимать, смотрел на художников свысока, фото, безусловно, точнее передаёт первозданную красоту. Я был ребенком.

В подростковом возрасте захотел достичь совершенства в съёмке. Мне обещали «Зоркий» и в шестнадцать лет его получил, я выпрашивал себе кинокамеру. Меня стала самым серьёзным образом интересовать композиция. Даже в учебниках по фото рассматривались в качестве примеров композиции картин. Я начал ходить по музеям самостоятельно. Очень долго разбирал каждый фрагмент картины, показавшейся мне композиционно интересной, даже зарисовывал общий план в блокнот.

Не помню точно, в какой момент я стал видеть. Помню своё потрясение.

Они совсем не стремились точно отобразить природу. Наоборот, намеренно упрощали её. Отбрасывали всё лишнее. Пользовались цветами, которых в природе в чистом виде почти нет, и пользовались ими открыто и смело.