Еще в полку непроизвольно начал анализировать потери, а в госпиталях лишь убедился в правильности сделанного вывода. Лишь около десяти процентов потерь ограниченный контингент Советских войск несет от прямого воздействия противника, а остальные – от глупости, случайности, несоблюдения мер безопасности, «дружественного огня», несогласованных действий командиров всех степеней и обычного разгильдяйства. Только в период моей службы в полку было ранено, контужено, покалечено и убито более трех десятков солдат и офицеров, а таких, как я с моими подчиненными, пострадавшими в ходе боя – минимальная часть.

Вспомнилось несколько случаев небоевых потерь.

Расположились как-то солдаты вблизи расположения полка на песочке вокруг костра, чтобы разогреть оставшийся после боевого выхода сухой паек и не догадывались, что под костром в песке зарыты боеприпасы. Какой-то разгильдяй потерял или выкинул, а другой солдат при уборке территории не поднял (лень было наклониться), а присыпал песком. В результате произошел подрыв – один проголодавшийся был ранен, комиссован и поехал домой без первичных половых признаков.

Сколько было случаев, когда от страха часовые ночью расстреливали проверяющих и свою смену?

В другой раз часовой на посту от скуки присел и стал дергать затвором автомата, выщелкивая боевые патроны из магазина, а затем, не проверив есть ли патрон в патроннике, нажал на спусковой крючок. В результате была прострелена голова и в Союз отправился очередной «груз 200».

При десантировании с боевой машины зачастую ударяют прикладом оружия об землю. Если по недосмотру или забывчивости оружие не стояло на предохранителе, то от удара затвор взводит курок и досылает патрон в патронник. Оружие готово к стрельбе, осталось нажать даже случайно на спусковой крючок и натворить бед среди окружающих сослуживцев.

Сам со своими разведчиками дважды попадал под «дружественный огонь». Один раз от полковой заставы, хотя командир подразделения был заранее предупрежден о том, что мы будем действовать в районе зоны ответственности заставы. В другой раз наша разведгруппа был обстреляна «Градами» другой части. Тогда впервые на себе почувствовал, как сворачиваются кишки и пригибает к земле от рева пролетающих над головой реактивных снарядов, а в это время я с разведчиками вытаскивал из-под обстрела противника брошенные «духами» «эресы».

В Ташкентском госпитале оказался в одной палате с веселым жизнерадостным прапорщиком-армянином. У того была вполне мирная, хотя и военная профессия – начальник столовой. Он рассказал, как получил многочисленные ранения и изуродованное лицо. Его часть была на боевом выходе. Разведчики притащили результаты своего рейда – «итальянки»^>38 и сложили в палатке, использующуюся под офицерскую столовую.

Так они там лежали несколько дней, пока после одного из завтраков начальник инженерной службы части не заинтересовался одной из них. Ребра этой мины были соединены алюминиевой проволочкой. Прапорщик, накормив офицеров, умывался возле палатки, где остался «опытный» сапер. Что он там делал, уже рассказать некому. Прогремел взрыв и от палатки со столами, стульями, майора, умывальника – не осталось ничего, только израненное тело начальника столовой, отброшенное взрывом, корчилось на земле. Потом на прилегающих склонах пытались собрать останки офицера, но не набралось даже на цинк от патронов. По-видимому, сапер попытался разобрать мину, а проволочка указывала, что этого делать не стоит.

Командир саперного взвода моего полка лишился кисти и нескольких пальцев другой руки, когда своим подчиненным пытался показать принцип работы вражеского необычного взрывного устройства.