– Двинули, – я махнул рукой и первым устремился во дворец, чтобы начать такие неожиданные переговоры, к которым я, если честно, совсем не был готов. А ведь мне еще с Синодом бодаться предстоит, если мы с Игнатом о чем-то договоримся.

Наступил февраль, но весной даже и не пахло. Было морозно, снежно и очень ветрено. Метели мели почти ежедневно. Я мрачно перебирал бумаги, удивляясь собственной наивности, которая поначалу позволяла мне думать, будто я смогу быстро разобраться с делами армии, флота и всего остального. Ага, счаз. Для человека, имеющего отношение к армии только в том аспекте, что работал в НИИ, подчиненном нашему Министерству обороны, я уже довольно неплохо начал разбираться в том, какими вообще войсками располагаю. Это было уже хорошо, потому что, когда я взял армейские сказки впервые в руки, то едва чувств не лишился от обилия терминологии, о которой даже не подозревал.

Я встал, потянулся и отложил те документы, которые старательно изучал сегодня, в сторону. Хорошего помаленьку. А Петра высечь не помешало бы. Вот какого хрена он уроки прогуливал? Его хоть чему-нибудь кроме языков учили? Почему я с самых азов вынужден изучать, чем именно Конный полк отличается от Кирасирского Его Величества полка? Все послезнания Петра в моем сознании сохранены, вот только знаний тех даже не кот наплакал, а еще меньше. Вопросы к Остерману все увеличивались в объеме, как будто их и так мало. Но, чтобы Петр не делал, а мне изучать азы все равно приходится, тут уж никуда не деться и рассчитывать особо не на кого. Нет, можно, конечно, в охоту упасть, как в пропасть, да так и веселиться всю оставшуюся жизнь, но почему-то не хочется.

В комнате становилось темно. Февраль, темнеет рано. Не так как в январе, но все же. Дверь приоткрылась и в комнату скользнул верный Митька, которого без моего на то повеления принялся натаскивать Ушаков. Чему он его учил, то мне неведомо, но результаты не заставили себя ждать. Митька – парень, и так не глупый – начал под руководством Андрея Ивановича превращаться вообще хрен знает в кого. Он уже явно перерастал свою должность, но даже намека не давал о том, что сам думает на этот счет. Лично я хотел его к марту произвести в свои личные денщики и сделать секретарем по совместительству. Но разговоров пока подобных не начинал, все присматривался. Иногда мне хотелось самого себя пнуть как следует, чтобы уже прекратил осторожничать до такой степени, но ничего с собой я поделать не мог: мне требовалось все проверить и перепроверить много раз, прежде чем пускать в дело.

– Что скажешь, Митя, про Матюшкина и Левенвольде? – я подошел к окну, за которым уже практически ничего не было видно, кроме моего отражения, и так и встал, разглядывая мальчишеское загорелое лицо с впалыми щеками. На фоне загара, который настолько въелся в кожу, что никак не хотел сходить, волосы выглядели еще светлее, чем были на самом деле. Та англичанка права, черт ее подери, Петр Алексеевич довольно красивый тип.

– Михаил Афанасьевич повторно отцом стал, и снова сына они родили с Софьей Дмитриевной. Михаилом назвали мальчонку.

– Я знаю, я им подарок отписал, – я махнул рукой, чтобы продолжал.

– Тесть его, Дмитрий Алексеевич Соловьев в печаль ударился, говорит, что бумагу, матушкой-императрицей Екатериной подписанную о его баронстве потомственном, утерял где-то… – Митька зажег свечи и принялся расставлять на столе тарелки с ужином. В последнее время я предпочитал есть в одиночестве. Это не то, чтобы не одобрялось, но, учитывая мой нежный возраст, спускалось. А там, глядишь, и привыкнут, вовсе перестанут волками смотреть. Но новость Митька мне принес знатную, что ни говори.