Под поверхностью повседневной жизни почти свободная игра примитивных, ничем не связанных страстей. Этические ценности в состоянии распада; лоск цивилизации облез. Остается один неприкрашенный инстинкт самосохранения и неотвязный страх перед завтрашним днем. Победа белых или окружение города их силами влечет за собой дикие репрессии, еврейские погромы, смерть коммунистам, тюрьмы и пытки для заподозренных в сочувствии коммунистам. Приход большевиков означает красный террор. И то и другое – катастрофа; она повторялась уже много раз, и население живет в беспрерывном страхе перед этим повторением.
Междоусобица шагает по Украине, словно истый людоед, пожирая, разрушая, оставляя по пути разруху, отчаяние и ужас. У всех на устах рассказы о зверствах белых и красных, душераздирающие истории о лично виденном и пережитом, об ужасных убийствах и грабежах, о бесчеловечной жестокости и несказанных насилиях». (Александр Беркман, Миф о большевиках, 1923, стр. 160–162).
«Ни одна часть страны не страдала так, как некогда цветущая Украина, где война вызвала почти полный экономический крах… За германской оккупацией последовали разбойничьи банды, которые сменялись с большой быстротой, оставляя сильные разрушения. Помимо небольших банд, производивших разрушения в различных частях страны, ее грабили в крупных масштабах Махно, Григорьев, Скоропадский, Деникин, Петлюра и многие другие. Разбойники всех мастей разоряли страну под предлогом борьбы с большевизмом, пока не довели ее до почти полной разрухи» («Ежемесячник Московского народного банка», декабрь 1934, стр. 9).
Опытный германский наблюдатель, посетивший СССР в 1929 г., сообщает следующее: «Люди, которые провели семь лет на фронте, а затем дома, служившие в безжалостных ударных частях, люди, которые ни перед чем не останавливались, сейчас закрывают глаза, если путем расспросов вызвать перед ними сцены гражданской войны. Как видно, это было ужасно, превыше всякой меры, еще ужаснее, чем сцены войны внешней. Дьявольская жестокость, порождаемая ненавистью человека к человеку, соотечественника к соотечественнику, соседа к соседу, изуверство в результате привычки к убийству, ставшему для многих в известных условиях чем-то безразличным, механическим упражнением для глаз и рук; и все это, помноженное на нищету, дошедшую до последней степени.
Деревни и промышленные предприятия, обращенные в крепости, защищаемые мужчинами и даже женщинами, в перерывах борьбы отдыхавшими на производстве предметов мирного обихода, – причем на эту продукцию всегда был жадный спрос, и зачастую она просто реквизировалась для воинских частей той стороны, которая, в изменчивых судьбах гражданской войны, была победительницей в данный момент, – так должна была выглядеть система экономики в значительной части страны» (Артур Фейлинг, Большевистский эксперимент, 1930, стр. 43–44).
Глава II
Военный коммунизм и НЭП
Период 1918–1920 гг. был впоследствии прозван периодом военного коммунизма. Все одинаково знали не богатство, а голод и лишения. Все было принесено в жертву одной насущной необходимости – разбить враждебные армии на фронте и восставшую контрреволюцию в тылу. Всем заводам пришлось сосредоточить свое производство на нуждах шестнадцати Красных армий, пяти миллионов человек, которые Ленину удалось выставить под командованием Троцкого, Сталина и Фрунзе и которыми Троцкий эффектно руководил из своего непрерывно находившегося в движении бронепоезда. Профессиональные союзы превращены были в вербовочные бюро, чтобы обеспечить необходимый приток людей на различные фронты. Крестьяне тех районов, которые в данный момент свободны были от врага, разорялись реквизацией всех видов продовольствия, какие только можно было у них изъять. Все население городов посажено было на ничтожные пайки в интересах регулярного снабжения армий. Каждое решение Ленина и его коллег облекалось в форму категорического приказа, который должен быть выполнен под угрозой немедленного ареста, а нередко и казни в кратчайший срок. Малейшая тенденция к какой бы то ни было контрреволюционной деятельности с такой же беспощадностью пресекалась и подавлялась.