Марианна садится за фортепиано и играет одну из "песен без слов" Мендельсона.

Нежданов переходит со своего левого диванчика на правый и слушает.

Игроки в карты разговаривают.

Калломейцев (вынув из кармана жилета большие золотые часы, украшенные эмалью, показывает их Сипягиным). Вы видели мои часы? Мне их подарил Михаил, знаете… сербский князь… Обренович. Вот его шифр – посмотрите. Мы с ним большие приятели. Вместе охотились. Прекрасный малый! И рука железная, как следует правителю. О, он шутить не любит! Не-хе-хет! Вот нам бы здесь, в нашей губернии, такого Михаила!

Сипягина. А что? Вы разве чем недовольны?

Калломейцев (наморщив нос). Да всё это земство! Это земство! К чему оно? Только ослабляет администрацию и возбуждает… лишние мысли… и несбыточные надежды. Я говорил об этом в Петербурге… Но куда там! Ветер не туда тянет. Даже супруг ваш… представьте! Впрочем, он известный либерал!

Сипягина (выпрямившись). Как? И вы, мсьё Калломейцев, вы делаете оппозицию правительству?

Калломейцев. Я? Оппозицию? Никогда! Ни за что! Но я говорю то, что думаю. Я иногда критикую, но покоряюсь всегда!

Сипягина. А я так напротив: не критикую – и не покоряюсь.

Калломейцев. О! Да это остроумно сказано!

Марианна заканчивает играть.

Калломейцев (громко). Charmant! Charmant! Марианна Викентьевна! Вы в нынешнем году опять намерены давать уроки в школе?

Марианна. И это вас интересует, Семен Петрович?

Калломейцев. Конечно; очень даже интересует.

Марианна. Вы бы этого не запретили?

Калломейцев. Нигилистам запретил бы даже думать о школах; а под руководством духовенства – и с надзором за духовенством – сам бы заводил!

Марианна. (краснея). Вот как! А я не знаю, что буду делать в нынешнем году. В прошлом всё так дурно шло. Да и какая школа летом!

Сипягина (с ироническим трепетанием в голосе). Ты не довольно подготовлена?

Марианна. Может быть.

Калломейцев. Как! Что я слышу!! О боги! Для того, чтобы учить крестьянских девочек азбуке, – нужна подготовка?

Сипягина. Марианна естественными науками, к искреннему моему сожалению, занимается; и женским вопросом интересуется тоже… Не правда ли, Марианна?

Марианна. Да, тетушка, я читаю всё, что об этом написано; я стараюсь понять, в чем состоит этот вопрос.

Сипягина (обращаясь к Калломейцеву). Что значит молодость! Вот мы с вами уже этим не занимаемся, а?

Калломейцев (сочувственно улыбнувшись Сипягиной). Марианна Викентьевна, исполнена еще тем идеализмом… тем романтизмом юности… который… со временем…

Сипягина (перебивая). Впрочем, я клевещу на себя, вопросы эти меня интересуют тоже. Я ведь не совсем еще состарилась.

Калломейцев (поспешно). И я всем этим интересуюсь, только я запретил бы об этом говорить!

Марианна. Запретили бы об этом говорить?

Калломейцев. Да! Я бы сказал публике: интересоваться не мешаю… но говорить… тссс! (Подносит палец к губам.) Во всяком случае печатно говорить запретил бы! Безусловно!

Сипягина (засмеявшись). Что ж, по-вашему, не комиссию ли назначить при министерстве для разрешения этого вопроса?

Калломейцев. А хоть бы и комиссию. Вы думаете, мы бы разрешили этот вопрос хуже, чем все эти голодные щелкоперы, которые дальше своего носа ничего не видят и воображают, что они… первые гении? Мы бы назначили Бориса Андреевича председателем.

Сипягина (еще пуще засмеявшись). Смотрите, берегитесь; Борис Андреич иногда таким бывает якобинцем… Да, Борис Андреич иногда меня самое удивляет. В нем есть жилка… жилка… трибуна.

Сипягин. Ваши страхи насчет эмансипации, любезный Семен Петрович, напоминают мне записку, которую наш почтеннейший и добрейший Алексей Иваныч Тверитинов подал в тысяча восемьсот шестидесятом году и которую он всюду читал по петербургским салонам. Особенно хороша была там одна фраза о том, как наш освобожденный мужик непременно пойдет, с факелом в руке, по лицу всего отечества. Надо было видеть, как наш милый Алексей Иванович, надувая щечки и тараща глазенки, произносил своим младенческим ротиком: "Ффакел! ффакел! пойдет с ффакелом!" Ну, вот совершилась эмансипация… Где же мужик с факелом?