– Нет, – честно ответил я, соглашаясь внутри себя с тем, что существовал довольно большой пласт вещей, о происхождении которых мне было ничего не известно, и мне было все равно.

– Вот и тут, просто восприми как божественную благодать, ниспосланную тебе за деяния твои благие.

Резкий телефонный звонок заставил нас дернуться. Злорадство взял трубку:

– Да. У него. Со мной. Ничего. Общаемся. Ясно, – закончив рубленый отчет, он положил трубку.

– Что случилось? – спросил я.

– Нас с тобой вызывают в контору.

– О как, мне вещи с собой собрать?

– Не собирай, у нас все просто: либо они не понадобятся, потому что отпустят, либо потому что уже не нужны будут.

– О таком меня не предупреждали, когда я соглашался.

– Ни черта ты не соглашался, не было у тебя выбора. Поехали в Контору. – Злорадство поднялся с табуретки.

Я встал следом за ним, сделал пару шагов и потерял сознание.

Организм носителя был практически совершенен. Нам не были страшны болезни, регенерация тканей происходила в разы быстрее, физические показатели превышали человеческие минимум в два раза. Нашей слабостью было лишь наше единственное чувство, которое и давало эту силу, такой вот замкнутый круг.

Потеря сознания – проявление слабости организма, значит, виною тому было мое чувство, а точнее, его голод. Такое происходило периодически с каждым носителем, особенно если его чувство было редким, как следствие долгого поиска донора.

Для меня это также не было в новинку, не считая того факта, что обычно это занимало не больше нескольких минут. Сознание отключалось, сигнализируя, что «топливо» на исходе, призывая меня как можно скорее найти источник пропитания. Сейчас же все было иначе.

Открыв глаза, я обнаружил себя стоящим у окна, что уже было довольно странно. Все краски были очень тусклы, с трудом удавалось различить цвета объектов, окружающих меня.

На улице шел дождь. Сильный ветер гонял пожухлые и полусгнившие листья. Черные точки зонтов в хаотическом танце искали убежища. По такой погоде трудно было понять, то ли за окном была поздняя осень, то ли ранняя весна.

Закончив рассматривать пейзаж, который совершенно не вписывался в рамки реальности, я отвернулся от окна. Моему взору открылась небольшая комната, в ней было все очень обычно. Письменный стол, стул, книжные шкафы с витринами, ковер – все было до боли знакомо. Но самым тревожным элементом комнаты была кровать, а точнее, мальчик, сидящий на ней. Этот мальчик был мне знаком очень хорошо, это был я.

Щуплое телосложение, бледноватый цвет кожи, сутулая спина, множественные синяки и царапины – все говорило о том, что этот мальчик переживал «лучшие» моменты своей жизни.

Все происходящее вокруг было слишком реальным, чтобы расценивать это как сон. Я ощущал деревянную, с небольшими трещинами поверхность стола. Мог почувствовать ворсинки ковра, даже запах квартиры, в которой мы с семьей тогда жили, ворвался в мой нос.

Мое созерцание комнаты и погружение в детские воспоминания прервал скрежет ключей во входной двери. От неожиданности мы, я и маленький я, дернулись.

– Ты сам когда дома бываешь? Кто его воспитанием будет заниматься? Он же мальчик, ему нужны отцовские наставления! – раздался из коридора мамин голос, переходящий в крик.

– Да я все ему даю! Что ты еще от меня хочешь? Деньги всегда есть, надо было в гимназию устроить – устроил, секции оплачиваю! Давай я теперь ради него брошу работу и займусь воспитанием – и будем жить на твою мизерную зарплату, питаясь одной капустой! Зато сделаем из этого лентяя и вруна достойного члена общества. Ему уже 13 лет! – а это был уже папин голос.