В машине Андрея я чувствовал себя в безопасности. Мы ехали ночью. Я думал, что мы уже давно приехали. Видимо, заснул, пока ехали. Я посмотрел на него и сказал:

– Ты должен говорить или ты не должен говорить.

Не отвлекаясь от дороги, он слегка повернул радио громкостью, откуда раздался его голос, паузищийся без помех:

– С твоими проблемами… С твоим потенциалом… С потенциалом твоих проблем глубоких… Есть не стоит. Когда твоя норма была нормальной? Она же и так искажена постоянно естественным путём. А теперь… Нельзя забывать про пагубное влияние пагубных личных качеств на пагубные условия… Как говорил великий физик, чью фамилию я не помню… «Минус на минус даёт плюс»!

– Я не страдаю от лишнего веса, – ответил ему я. – И вообще. Ты такую тупость сказал. Такая тупая тупость… тупая! Ты вообще не умный человек. Ты… Полу… Умный! Иди еби… Беспризорниц.

– Не обижай меня, я же ничего плохого тебе не сделал, – сказал он уже вживую.

– Затокакоесообщениенарадиоотправил! – мои губы еле двигались.

– Так ты ж… У тебя твоя хуйня накладывается на не-твою хуйню, понимаешь?

– Понимаю.

– Ну и по итогу получается…

– Хуёвая хуйня! – вскрикнул я и почувствовал себя неловко, ведь мы, вроде, до этого минут двадцать разговаривали о режиме работы гирлянды на новогодней ёлке на центральной площади.

– Ну и зачем ты так? Совсем себя не контролируешь? Возьми себя в руки, и будет всё нормально говориться, – покачал головой Андрей.

– Спасибо, – протянул я ему руку, которую он пожал, улыбнувшись.

По ощущениям, мы ехали уже второй день. Машина как будто не двигалась с места. Я оглянулся в окна и увидел Автозавод.

– Ну и что? – спросил я?

– Как что? Пошли работать, смена начинается! – сказал он, заглушил машину и вышел из неё.

– Я постарался поймать волнующуюся ручку двери, поймал, открыл дверь, но ощутил, что мои глаза как-то слабо держатся на своих местах, и, перестраховываясь, закрыл их, и мои ноги запутались на выходе и я ёбнулся на холодную землю, которая по ощущениям как ковёр, с которого я так не хотел вставать, видя в его ворсинках целый мир.

Света меня внимательно слушала, кивая и поддакивая.

– Ты, Света, блять… – начал я. – Ай, да ну тебя. Похуй.

– Нет-нет, стой! Что ты до этого рассказывал? – потрясла она меня за руки.

– Знаешь, что заставляет меня по-настоящему грустить? Раковина в ванной комнате. Знаешь, почему? Потому что это пиздец как грустно. Вот смотри. Есть раковина, а есть ванна. В ванной тоже есть кран, в ней тоже течёт вода. По сути, в ванной можно сделать всё, что можно сделать в раковине, и даже больше. Можно помыть лицо, руки, зубы почистить, а можно и всему помыться. А в раковине только помыть лицо и руки и зубы почистить. И вот она стоит там такая, как будто к месту, но как будто и нет. И мне её очень жаль, потому что кажется, будто раковины в ванных комнатах при наличии ванны ставят просто для галочки. Нет, ей, конечно, пользуются, но, как я уже сказал, в ванной можно сделать всё то же самое и даже больше. И раковина, обладай она душой, наверное, ощущала бы себя не очень хорошо.

Света заплакала, захныкала, а солнце за окном моргнуло яркой вспышкой. И, сидя на кухне, я так и не пришёл к выводу о том, как съесть кактус, не уколовшись, не доставая при этом иголок из него. Наверное, пришлось бы позаимствовать рот жирафа.

Из туалета вышел Мрак, задорно восклицая:

– БЛЛя-я-а-а! Если бы я каждый раз так сцал, то я бы все унитазы мира обоссал, и никакая женщина мне бы была не нужна!

Саша обижено цыкнула. Стена, рядом с которой она стидела… Стояла… Сидела… Стена закачалась и затряслась, и я, испуганный, подбежал к ней, чтобы оттолкнуть от падающих кирпичей, которые стал собирать, чтобы вставить обратно в стену, но случайно провалился в образовавшуюся дыру, ну или она упала на меня, и я обнаружил, что всё это время я собирал не кирпичики, а клавиатуры на крыше дома.