Он перевёл взгляд с Ланы на Элизабет – они обе молчали. И тут, с совершенным и непредсказуемым проворством, он подкинул конфеты к потолку, щёлкнул пальцами и каким-то образом – в какой-то миг, когда Элизабет моргнула или, может, была ослеплена вспышкой света – пакетик исчез, уступив место двум шарикам – серебристому и фиолетовому. Они взлетели к потолку, как будто какой-то ребёнок выпустил их летать по комнате. А потом, будто этого было недостаточно, шарики медленно опустились и подплыли прямо к девочкам, но когда Элизабет потянулась к фиолетовому, а Лана – к серебристому, шарики одновременно лопнули с громким треском.

Элизабет удивлённо рассмеялась.

– Ого! – воскликнула она.

Лана вяло улыбнулась, но выглядела она искренне довольной.

– Это было очень круто, – сказала она. А Элизабет снова засмеялась, одновременно и из-за весёлого фокуса Норбриджа, и от осознания, что настоящая Лана – та, которой было двенадцать – всё ещё пряталась внутри этой сидящей на кровати старухи; до этого момента казалось, что она исчезла навсегда. Может, Норбридж и впрямь сумеет придумать что-нибудь и вернуть Лану в прежнее состояние.

– Ты читала ещё что-нибудь хорошее в последнее время? – спросила Лана у Элизабет, и обе принялись болтать, как будто это была ничем не примечательная встреча в совершенно обычный день. Десять минут спустя, несмотря на очевидную усталость Ланы, Элизабет чувствовала, что она по крайней мере ненадолго забыла о своём печальном положении.

– Принесёшь мне каких-нибудь хороших книжек из библиотеки? – спустя некоторое время попросила Лана.

– Принесу свои самые любимые, – ответила Элизабет. Внутри неё затрепетало ощущение.

– Так, послушайте, вы двое, – сказал Норбридж, – мне нужно позаботиться кое о чём перед концертом. Элизабет, если хочешь ещё немного здесь посидеть – пожалуйста, но…

Его прервал стук в дверь; не успел он подняться или попросить стоящего в коридоре войти, как ручка повернулась и дверь открылась. За ней, к полному изумлению Элизабет, стояла Лена Фоллс – престарелая дочь самой пожилой жительницы «Зимнего дома», девяностодевятилетней двоюродной сестры Норбриджа, Кионы Фоллс. Серые волосы Лены были причёсаны, челюсти крепко стиснуты, одета она была в халат тёмно-синего цвета и выглядела так, будто эта комната принадлежала ей, и вид трёх собравшихся внутри людей вызвал у неё оторопь.

Норбридж встал. Он был явно обескуражен и недоумённо нахмурился.

– Лена? – произнёс он, хотя было совершенно всё равно, что он скажет: Лена не могла ни слышать, ни говорить – в таком состоянии она пребывала уже больше шестидесяти лет. Насколько было известно Элизабет, два последних десятилетия Лена покидала свою комнату только на Сочельник, чтобы поужинать со всеми, да и то в прошлый раз она этого делать не стала. Она проводила дни в практически бесконечной дрёме, и никто – даже её мать, Киона, – не знал, что происходило в её голове или почему она так отстранилась от остального мира. Она могла есть, могла вставать и ходить; она просто ни с кем не общалась. Однако одно было известно наверняка: Лена долгие годы не выходила из комнаты без сопровождения.

Норбридж махнул рукой, приглашая Лену войти, и она кивнула ему, как будто они то и дело сталкивались друг с другом. Она опустила подбородок, приветствуя Элизабет. А потом направилась прямиком к кровати, села на неё, взяла руку Ланы в свои ладони и уставилась ей в глаза, как будто единственной причиной, по которой она явилась в комнату номер 423, было изучение цвета Ланиных зрачков.

В комнате воцарилась тишина, Лена сидела и смотрела.