– Больно, – еле слышно простонал он. – Мне больно.

– Маленький мой, попробуй подышать животиком, ну хоть попробуй, – головой она понимала – просьба абсолютно бессмысленна, он не сможет, а сердце категорически отказывалось верить в то, что сейчас перед ней разворачивалось. Ответом было молчание и прерывистое поверхностное дыхание. Вся клиническая картина и эта вынужденная поза с подтянутыми ногами – все складывалось так, что ей стало страшно…

– Пить… – тихо простонал малыш. Нина с Виктором, опережая друг друга, рванулись к сыну.

– Не поить! – успела крикнуть Катя, одновременно набирая номер на мобильном, и сама, испугавшись своего голоса, уже тише добавила: – Не поить. Нельзя. Только губы смочите …

Она уже была готова трясти трубку, чтобы хоть как‑нибудь ускорить соединение, когда та наконец ответила.

– Катя, с ума сошла?.. Пять утра… – хриплым со сна голосом ответил ее мобильный.

– Геннадьевна, быстро проснись. У меня ребенок, шесть лет, перитонит, возможно перфоративный аппендицит. Почти терминальная стадия… Мы за городом, по Выборгскому шоссе… Быстро соберись – куда нам его везти? Мы сейчас выезжаем. Твоя задача – звони туда, нас должна ждать развернутая операционная, кладу трубку – перезвони мне. Слышишь, срочно!! Мне! Срочно! Надо знать, куда нам ехать. Еще раз повторяю: мы уже выезжаем.

Когда она обернулась, на нее с ужасом смотрели четыре пары глаз. Терминальная стадия – это было понятно всем.

– Наталья, останься с их мальчиками, – спокойно, будто ничего особенного не происходит, Катерина продолжала говорить, поочередно обращаясь к присутствующим. – Нина, нужны документы Петра: свидетельство о рождении, полис и ваши паспорта, ну, кто с ним будет находиться в больнице. Витя – теплое одеяло для ребенка. Иван, едем на вашей машине, она самая большая, и вы за рулем. И последнее: все делаем без суеты, но быстро, у нас мало времени. – А в голове билось: «У нас уже нет этого чертова времени».

Через десять минут они уже мчались по шоссе в город. Когда стрелка спидометра, нервно подрагивая, замерла в районе ста пятидесяти километров в час, они, не сбрасывая скорости, пролетели пост ГАИ, и от него тут же отделились две машины с проблесковыми маячками, догнав их внедорожник, взяли его в клещи. Одна машина шла перед ними, другая аккуратно пристроилась сзади. Катя, сидя на переднем сидении, обреченно закрыла глаза. Единственное, о чем она могла думать: сколько они потеряют времени на объяснения с гаишниками, когда у них сейчас каждая секунда на счету. Но не было многократно усиленных мегафоном требований немедленно остановиться, и никто не стрелял по колесам. Она открыла сначала один глаз, затем второй. Ситуация не изменилась – гаишники с мигалками впереди и сзади, стрелка спидометра перелетела через цифру сто семьдесят. И вдруг неожиданно прерывистым воем, разрывая предрассветную тишину, ударила сирена.

– Перекресток, – даже не поведя бровью, пояснил Иван. – Они нас сопровождают… У меня друзья в ГАИ…

Зазвонивший у Кати мобильный прервал его объяснения, она успела сказать: «да», «хорошо», «перезвоню».

– Нас ждут на Литовской, в Педиатрической академии. В приемном покое.

– Это недалеко, мы уже на Энгельса, – спокойно произнес Иван и, набрав номер на своем мобильном, не повышая голоса, сказал: – Литовская, Педиатричка.

В ответ гаишники включили сирену, и им везде был дан «зеленый коридор». В клинике все было быстро. Врачам, встретившим их у входа, было достаточно одного взгляда, брошенного на едва виднеющееся из‑под одеяла лицо ребенка, чтобы понять всю критичность ситуации. Выхватив его из рук Виктора и крикнув: «С нами только мать», они бегом скрылись за дверью приемного отделения. Нина, как была, в домашнем халате и тапочках, быстро семеня, побежала за ними, прижимая к груди пластиковый пакет с документами.