Глаза медленно закрывались, но ужас вчерашнего вечера, этой ночи, в которой снова слились воедино безумие и желание любить, не давал еще какое-то время забыть о себе, хотя Сергей и понимал, что устроил с кем-нибудь скандал, с кем-нибудь подрался и как обычно кого-то послал его на три буквы, ему все же было немного жутковато от той мысли, что рано или поздно пасть случая или роковой оплошности поразит Сергей своей вонью, от которой приходится только кашлять и пить таблетки.

И снова кашлять и пить таблетки.

Какие-нибудь.

Любые.

Не важно какие, главное вкусные.

Но есть один нонсенс…

… и поскольку таблетки, преимущественно, всегда невкусные, а подчас даже горькие.

Такую пилюлю пил сейчас и Сергей, и, наверное, всегда – одну и туже – невкусную и горькую, пахнущую так, от которой рвет, которая является последним и единственным средством поддержания жизнедеятельности в этом непонятном и странном мире, где вместо солнца почему-то луна, а небо всегда грустное, и только плач облаков можно будет увидеть, что словно играют на сцене роли тех, над которыми она медленно и постепенно проплывает на бескрайнем небе снежные или дождевые слезы, смотря на которое хочется раствориться в его акриловом свете.

«Мы всегда там, где не можем быть», – как сказал бы Сергей, допив остатки красного сладкого вина из глубокого бокала.

Сегодняшние сны, видимо, не станут вестником будущего, ведь выходные всегда сопровождаются бездельем, пьянками и бессмыслием, проходя так быстро, как, действительно, проходит сон.

Вещих снов не бывает.

И словно приговор бы прозвучали эти слова, но такие же бессмысленные, как все остальное, что только могло окружать.

Белоснежные ворота мира сновидений практически отворились, впустив прохладное дуновение легкого ветерка, напоминающего о беспечности прошлых дней, где было так все просто и легко, где не существовало бы слова НЕТ и не было бы безвыходных дорог.

Но луна не может всегда сиять, поэтому Сергею пришлось мириться с неизбежностью, в которой, как бы плохо не было, придется существовать, дышать, выбирать, бояться и быть тем, кем быть не должен и не являешься, но Сергею – таковым быть приходилось.

Вино заканчивалось и Сергей, уже практически провалившись в сон, допивал его остатки. В его руке дымилась сигарета, а взгляд безжизненно был устремлен в мутный экран.

Вместо потолка словно проплывали нахмурившееся облака, которых ничего более не радовало.

Телевизор словно не показывал, а что-то говорил или, по крайней мере, хотел сказать.

А сам Сергей вновь обо всем жалел и мучил себя заниженной самооценкой, видимо, так находя оправдание своим неудачам и тому, что со многими, если не со всеми, проблемами он не может справиться.

Все, что он создавал – всегда рушилось.

Из рук вываливалось все.

Возведенные когда-то объекты желаний или те, о которых всегда мечталось, – быстро и благополучно исчезали, а иные построенные на этом пути строения стремлений рушились щелчком пальцев.

Вино кончалось, и вместе с ним приходила эпоха МИРА В НИГДЕ И НИКУДА.

Вино заканчивалось также неизбежно, как и тонул Сергей, все глубже и глубже на дно, уходя под звуки неслышимой музыки годов 70-х или под диско-марш, но только траурный, исполняющий клювами ворон, наблюдающих сквозь воду мучения и молчаливые крики утонувшего персонажа, вроде бы и созданной самим собой, но все же чей-то придуманной историей.

Последнее прости перед самим собой вырывалось с чуть приоткрывшихся губ, последний жест исполнялся его рукой без ведома хозяина, и дрогнула нога, как знак, что скоро Сергей потеряется – потеряет себя, ведь уснет.