8 октября 1941 года во все райкомы комсомола Москвы был передан призыв ЦК ВЛКСМ о добровольном наборе комсомолок в армию. Отсюда телефонограммы передавались в учебные заведения, на предприятия, в учреждения. Весть быстро распространилась.

Здание ЦК гудело, словно улей. В вестибюль входили все новые группы девушек – из Московского авиационного института, медицинского, педагогического, из МГУ, сельскохозяйственного, с фабрик, заводов…

Быстро и уверенно прошла отбор группа из МАИ. Среди них две саратовские девушки – Рая Аронова и Тамара Фролова. Аронова держалась особенно уверенно: у нее за плечами аэроклуб. Тамара же убедила членов комиссии, что она будет механиком. «Хорошим, – поспешила заверить. – А потом научусь летать. Мы, саратовские, способные». Она действительно стала хорошим механиком, а потом и штурманом. Но на 128-м боевом вылете она погибла.

Комиссаром группы формирования была назначена батальонный комиссар Е. Я. Рачкевич.

Много прибыло летчиц-инструкторов и выпускниц из аэроклубов, пилотов гражданского флота. Раскова и Рачкевич подолгу беседовали с каждой девушкой, старались определить, где, кого и как лучше использовать в соответствии с профессией, подготовкой и наклонностями. Летчицы из ГВФ держались солидно и независимо. Многие из них, такие как Евгения Тимофеева, Евдокия Бершанская, Надежда Федутенко, Серафима Амосова, знали друг друга, имели большой налет на трассах или в качестве инструкторов училищ. А вот штурманов не хватало. Вот почему выпускниц Херсонского училища Осоавиахима, которое готовило летчиков-инструкторов со штурманским уклоном, Раскова зачислила в штурманскую группу, несмотря на их протесты.

– Поймите, – говорила она, – летчиками мы полки укомплектуем, а вот штурманами – нет. А без них бомбардировочная авиация действовать не может.

Так убеждала Раскова и Валю Кравченко, инструктора Саратовского аэроклуба. Кравченко согласилась, ведь и Раскова была штурманом.

17 октября поздно вечером авиагруппа строем двинулась на вокзал и погрузилась в эшелон. В теплушках холодно, тесно, устроились на нарах кое-как. В дороге питались хлебом и селедкой. Раскова ежедневно бывала в вагонах, знакомилась с каждой, разъясняла ближайшие задачи. На десятые сутки авиагруппа прибыла в город Энгельс. Начальник летной школы, когда Раскова представилась и сдала необходимые документы, спросил ее:

– Вы уверены в успехе вашего дела?

– Да! – твердо ответила она.

– А трудностей не боитесь?

– Нет. Все знают, что трудности будут, и идут на это сознательно.

– Ну, раз так, то в добрый час. Авиагруппе мы присвоим условный номер – 122.

Первые дни были очень трудными. Строгий распорядок дня, строевая подготовка, классные занятия по десять – одиннадцать часов в день. Передвижение по территории гарнизона только строем.

С непривычки девчонкам трудно было выдержать этот жесткий режим. Я старалась преодолеть все трудности. Ведь обещала Расковой все выдержать.

Вскоре на аэродроме, включая подкрыльные факелы, я забыла вырубить электричество из сети, и они взорвались в моих руках. Рядом оказалась Раскова.

– Открой глаза! Теперь-то видишь?

Все обошлось. А Марина Михайловна с упреком сказала:

– Эх, профессор! Учиться надо!

Она требовала ото всех аккуратности, четкости, организованности. И сама подавала пример, вызывая наше восхищение.

А как она умела носить военную форму, которая удивительно элегантно сидела на ее ладной фигуре и очень гармонировала с гладкой строгой прической. Не каждой женщине, даже в самом нарядном платье, удавалось выглядеть так привлекательно и женственно. Когда Раскова улыбалась или смеялась, в ней смеялось все: ее светлые глаза и ослепительно-белые зубы. Такой мы ее запомнили.