А там были акварели Иртыша, бакены, пароходы дальше плывут, горы там вдали, закаты. Сарайчики какие-то, сухие деревья на фоне уходящего неба, скользящие тени на заборе, на домах, когда солнце подвигается, в общем, всё пейзажи. Или я рисовал облака кучевые огромные, панораму на лугу, вот эти домики, так называемый самострой. Они уходят вдаль, и этих домиков тысячи, так люди жили после войны.

Окраины Омска

Ещё, говорит отец, навсегда запомни: не делай чужого, делай только своё, и ты будешь всегда оригинален. (Вот с такими разговорами и мыслями мы подъехали к Москве и вышли на перрон Казанского вокзала.)

Ночь шестая. То, что я увидел на перроне Казанского вокзала, когда мы приехали из Сибири в Москву, можно только выразить словами «мир новый глазам открылся». Жизнь просто бурлила в Москве. Огромные дома, метро, электрички тут ходят по эстакаде на Казанском вокзале, такси… в общем, всё-всё я видел впервые. Я только смотрел во все глаза и даже не пытался ничего осознавать, потому что всё буквально, от названия улиц до расположения домов, было другим, чем в Омске. В Омске и шла-то всего одна главная улица Ленина. А тут такие широчайшие проспекты, движение машин в оба конца в 12 рядов, море всяких флагов, транспарантов, шума какого-то…

Москва 1951 года. У трёх вокзалов

Это был разгар лета, июнь месяц. Конечно, первым делом мы поехали с отцом в эту московскую среднюю художественную школу. И когда мы свернули в Лаврушинский переулок, отец мне показал Третьяковскую галерею. Я смотрю – стоит какой-то дворец со стеклянным верхом, прямо терем с Георгием Победоносцем на фронтоне. Это всё было так необычно, что оставалось только как бы думать… ну, столица есть столица, всё так и должно быть, как в столице. Должны быть такие дома, должны быть разной архитектуры здания, должны быть каменные заборы с решётками. Всё казалось настолько естественным и уютным в Москве в 51 году, что я её воспринимал как что-то знакомое и родное. Просто я жил там, в Омске, а это всё находилось здесь, в Москве.

Москва 50-х

Напротив Третьяковской галереи, чуть ли не калитка в калитку, стояло четырёх этажное здание. Это была Московская средняя художественная школа. Мы с отцом туда пришли, зашли в вестибюль. В вестибюле нас встретило огромное чучело бурого медведя, он стоял на задних лапах и держал в руках тарелочку. Это был, видимо, подарок школе от каких-то таёжников. На каждом этаже в проёмах между окон на подиумах стояли копии с греческих скульптур во весь рост. Коридоры школы представляли собой сквозные проходы с одного края школы до другого. Одна стена коридора из-за огромных окон казалась почти стеклянной, напротив располагались двери в классы. Между дверями на стенах устраивались постоянные выставки работ учеников.

Я, в общем-то, ничего там и не говорил и никого не видел. Отец всё ходил, узнавал, как дошли рисунки почтой, как их восприняли. Рисунки в альбоме, конечно, дошли, альбом рассматривали на педсовете школы и были очень удивлены качеством рисунков. Некоторые засомневались, что это мог нарисовать мальчик, и подумали – если отец у него там председатель Союза художников, если мальчик живёт в среде художников, то, конечно, ему и нарисовать помогли. Другие предлагали – давайте примем его без экзаменов (настолько понравились рисунки). И голоса разделились… а вдруг это не он нарисовал, давайте всё-таки сделаем экзамен. (Вот такое вынесли решение и сказали отцу.) И буквально тут дня через три начались экзамены.