Надо исключить и возможность «заячьего скока».

Что касается мотоциклиста…

– Борис Михайлович, давно Жарков живет в Колодине?

– Постоянно – с полгода.

– То есть он приехал в одно время с Осеевым? Что привлекает его в Колодине? Чемпион мог поселиться поближе к центру.

– Видимо, личные дела. Но долго не удержится. Летун.

– Ну а как Анданов?

– Этот сменил несколько городов, пока не осел у нас. Он охотник до мозга костей. Ему глушь нужна, тайга. А в наши дни сами знаете: сегодня глушь, а завтра заводские трубы выросли. Строятся сибирячки…

Как бы в подтверждение слов капитана, со стороны химкомбината доносится мощный удар. Дом крякает, дребезжат стекла.

– Диабаз подрывают, – объясняет Комаровский.

Густое облако пыли поднимается над Молькой, тянется к небу.

– Кстати, сегодня летная погода, – замечает Комаровский как бы невзначай. – Должны прилететь жена и дочь Осеева.

Похоже, шеф дал указание Комаровскому заботиться обо мне – не упустил бы чего по молодости лет.

– Я звонил на химкомбинат, – продолжает капитан, – чтобы встретили. Несладко им: вместо новоселья на похороны.

Нет, он заботится не только обо мне, обязательный колодинский «дядя Степа».

– Машина будет сегодня в вашем распоряжении, Павел Иванович.

– Отремонтировали?

– Кое-как. Обещают другую дать, да не спешат. Захолустный городок, обойдемся, мол…

В его голосе уже звучат просительные интонации: вы-то ближе к центру, посодействовали бы. Старшинские хитрости, капитан…

Звоню в отделение связи Анданову. «Надо бы побеседовать. Когда вам удобно?»

– С двух до трех я обедаю дома, – говорит Анданов.

Дом двухэтажный, старый. Лестница музыкальна, словно ксилофон. У каждой ступеньки свой неповторимый скрип. Ровно в два я у двери. И тут же чьи-то шаги повторяют музыкальную фразу. Стук палки отбивает такт.

Ступеньки даются Анданову нелегко, на лице появляется гримаса боли, когда он заносит негнущуюся правую ногу. В руке – новенькая, еще не захватанная пальцами клюка.

Держится он холодно и с достоинством, подчеркивая всем поведением, что пригласил меня не из чувства гостеприимства, а исполняя свой гражданский долг.

– В моем распоряжении минут двадцать. Я должен еще пообедать. Вам достаточно двадцати минут?

Он говорит так же, как и движется, – размеренно и четко. Мышцы лица при этом остаются неподвижными: словно маской прикрыт. Что ж, профессия налагает отпечаток. Дотошность, пунктуальность, сосредоточенность, малоподвижный образ жизни – все это отразилось в сидящем передо мной человеке. Наверно, он хороший почтовый работник.

– Я не знал, что у вас больная нога. Заставил спешить?

– Пустяки. Ушибся, пройдет.

Я коротко объясняю: дело об убийстве Осеева требует выяснения кое-каких деталей, и он, Анданов, может нам помочь. Медлительно, заученными движениями Анданов набивает трубку, открыв ярко-желтую коробочку «Золотого руна». У него сильные волосатые пальцы.

– Не знаю, смогу ли помочь, – говорит Анданов. – Я плохо его знал. Кажется, он не увлекался охотой.

– Но вы, наверно, знакомы с кем-нибудь из людей, близко знавших Осеева. С Шабашниковым, например.

– С Шабашниковым я знаком.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Последний раз? Одну минуточку.

Анданов затягивается, душистый дым плывет по комнате.

– Постойте… Это было перед моим отъездом, восьмого августа. Я заходил к нему, хотел купить щенка.

– Шабашников ничего не говорил вам об Осееве?

– Ничего. Я слышал, что Шабашников якобы заподозрен… Извините, что вмешиваюсь. Но Шабашников не способен совершить что-либо противозаконное.

Мельком оглядываю фотографии на стенах. Бесчисленные снимки жены: маленькая полная девочка в кудряшках, с ямочками на щеках, потом маленькая полная девушка с ямочками, потом женщина все с той же не тронутой годами улыбкой и с теми же кудряшками.