Нет. Лурд всегда один. И ты его не забудешь, девочка.

– Ты… не девочка, – изумленно выдохнул Лурд, гладя мокрым телом тело Мадлен.

– Я наврала тебе.

– Зачем?… Я бы не обиделся. Правда, я был вдвое нежнее с тобой, чем обычно с девчонками. Ты меня напугала. У меня еще не было девственниц. А ты откуда свалилась мне на голову?

Мадлен, накидывая на потные плечи китайский халат, загребла в горсть сена и окунула лицо в сухую траву, жадно вдыхая терпкие запахи. Сквозь высохшие стебли текли ее слезы и таяли в сухих цветах, верблюжьих бубенцах, бирюзе и сапфирах.

– Лурд. Я не вижу тебя в темноте. Но это и неважно. Слушай внимательно.

Он насторожился.

– Надевай штаны и бежим.

– Куда бежим?… Ты что, очумела?… Ночь на дворе… Праздник… Я к Этьену еле добрался…

– Ты живешь в Пари?

– Да.

– Я должна бежать с тобой. Меня хотят убить.

– Кто?… Что ты городишь?

– Март. Ты знаешь Марта?

– Ну… так… слегка… продувная бестия…

– Вот он и хочет. Он уже пытался. Я должна убежать отсюда сегодня. Сейчас. Быстро. Пока он напился и спит в гостиной. Ты не дашь мне умереть.

– Не дам, конечно, – выдавил он смешок, – ты славная девчонка и любишься искусно. Я всерьез думал, что ты Святая Мария. Бежать так бежать. Эх, неохота!..

Он лениво влез в штаны, зевнул.

– А может, поспим?… Я тебя обниму… Согреемся… Здесь так чудесно пахнет травой… Завтра утром поедим объедки с барского стола… Этьен нам рюмочку нальет… Ты все выдумала, про Марта… Он и кошки не обидит…

– Нет.

Они так и вышли в зимнюю ночь – она, подпоясав кожаным ремнем шелковый, в хризантемах, черный халат, он в черной кожаной куртке и высоких сапогах, в надвинутой на глаза меховой шапке, похожий на подвыпившего маркиза: из-под куртки у него торчало заляпанное вином кружевное жабо, – и она впервые увидела того, с кем ей предстояло пройти шматок пути: рыжий, конопатый, с толстым носом, с низким лбом, с подслеповатыми глазками, высокий и худой, как жердь, с кулаками, что постоянно сжимались и разжимались – нервно, болезненно. Ей стало жаль его – лишь на миг. Где осталась их вечность?

Они выбежали из ворот и дали деру.

Уже на рассвете они подбежали к маленькой железнодорожной станции. Впрыгнули в поезд, направлявшийся в сторону Пари, на запад, дрожа от холода и страха перед контролерами. «Знаешь, они опасные; есть со свистками, есть даже с плетками. Кое-кто носит в карманах кастеты; кто-то колет тебя тайными колючками. Берегись их! Они могут покалечить тебя». Мадлен смеялась. Я их покалечу сама. Я знаю выпады восточной борьбы.

– Какой, какой?…

– Восточной, оглох, что ли?…

Она не подозревала, что знала самые драгоценные па, выпады и приемы – борьбы за жизнь.

– А что было дальше, Мадлен?… Почему ты замолчала…

Рассвет. Холодный, как вынутое из погреба молоко, рассвет сочился в изукрашенные морозными узорами окна. Голые девушки лениво лежали в горе простыней, рядом с их подушками, в изголовье, валялись яблочные огрызки, косточки персиков, банановые шкурки.

– Потому что не хочу говорить.

– О том, что было дальше?…

– Да. Разве тебе интересно, Кази?

Мадлен перевернулась с живота на спину, потянулась, захрустели кости. Пока еще молодые кости. Как прекрасно умереть молодой. Ты запомнишь жизнь прекрасной. Прекрасной?! Кто придумал это слово?! Люди в карнавальных масках, кружащиеся на Масленицу по ночным улицам сумасшедших городов с островерхими крышами?! Осыпьте меня конфетти, обмажьте меня медом, я никогда не буду делить с вами ваше веселье. Я знаю, что такое Праздник. Я крестила лоб в ином Храме. И вам его у меня не отнять. Только вместе с…

– Хочешь еще грушу?…