И вот я говорю: «Господи, так она, значит, жива и ты к ней едешь? Значит, она не умерла и просто уехала в Молдову?»

Но женщина называет какой-то город, его название звучит похоже на фамилию этой умершей знакомой.

И я понимаю, что просто ослышался.

Настоящая карусель, в парке. Скрипучая.

Карусель дверей, турникетов. Круглящийся коридор.

Много дверей. Карусель лиц.

И снова карусель в пыльном парке. На ней кружатся эти лица.

Пожилая дама с гладкой прической, очень похожая на дачную соседку Анечку Б., рассказывает:

«Я его любила с четырнадцати лет. Смотрела на него через забор – он был мой сосед, он был старше меня лет на десять, он был ученик моего отца. Я следила за каждым его шагом, знала про него всё. Старалась его встретить на аллее или проводить до автобусной остановки, как бы случайно. Мы были знакомы, да. Мы иногда разговаривали, он мне улыбался. У меня была какая-то своя жизнь, мужья, двое детей, потом с первым мужем я развелась, второй муж умер – или наоборот, я уже не помню. Дети разъехались, а я всё жила здесь и смотрела на него через дачный забор. А потом, наконец, вдруг, в конце концов, получилось так, что у него никого нет, у меня никого нет, он один и я одна, и мне надо было только чуточку подтолкнуть ситуацию, так, случайно встретиться на аллее, поговорить-и мы бы оказались вместе. Я так об этом мечтала всю жизнь. Но вот – не захотела!»

Маска льва на желтой стене. Лицом, как мой дедушка Вася.

Смотрю на себя в зеркало и пугаюсь – я стал такой же.

Как белый барельеф на желтой стене ампирного дома на улице Герцена – и как дедушка Вася, который в старости был удивительно похож – мне в детстве казалось, что удивительно похож – на эти маски львов, которые я видел, проходя по улице Герцена; и еще такие львы были на здании университета (старом, «казаковском»).

Снится, что на меня надевают дырявую – вернее, застиранную до дыр, до кружев – бело-желтую рубашку.

Я старик, я лежу на диване. И я прошу только, чтобы верхняя куртка была в порядке. Рубашка бог с ней, а куртку получше, если можно. Кто-то должен ко мне прийти, и я хочу быть аккуратно одетым. Прошу об этом женщин, которые меня одевают.

Очень упорно и отчасти униженно прошу.

Кто-то громко произносит – «Япония!»

Кусочек японского кладбища.

" Я видел такое, когда был в Токио в 1993 году – на двое суток прилетал, но успел чуть-чуть посмотреть город. "

Длинные плоские дощечки с иероглифами.

Красивая и жесткая темно-зеленая растительность.

Мне кажется, что я туда приду еще не раз, и буду искать чью-то могилу, беспомощно сличая иероглифы на этих дощечках с запиской, которая у меня в руках.

Ощущение буквенного бессилия.

Снилось, что я возвращаюсь из Америки с какого-то весьма торжественного мероприятия – с вручения премии целой группе людей, и мне в том числе. Откуда я это знаю? Потому что все вокруг об этом говорят, обсуждают премию.

Но мы еще в Америке. Мы только отправились домой.

И вот мы едем в лифте. Лифт огромный, как целая комната с диваном и пуфиками, на которых сидят люди.

Они постепенно выходят из лифта, остается несколько человек, и тут все начинают ругаться и спорить, кто будет укладывать наши вещи – то, что мы привезли с собою в Америку, какие-то экспонаты. Теперь их надо везти обратно, домой.

Никто не хочет. Все выразительно молчат.

Тетка с красивым портфелем и волосами, собранными в хвост, сидит на пуфике и говорит, что пальцем не притронется к багажу, и вообще гори оно всё огнем, и на самом деле мы ее с кем-то спутали, потому что она не обязана…