Сделав несколько шагов, Шилов остановился, ему вдруг почудился чей-то крик. Несколько минут он напряженно вслушивался, но звук не повторился и Шилов вновь впрягся в санный ремень, сказав себе: «Но, кобыла».

Возле самого дома, он увидел давешнюю ворону; во всяком случае, очень на нее похожую; птица сидела на проводах. Шилов, недолго думая, вскинул ружье и пальнул по ней.

Марата разбудили гитарные аккорды. Открыл глаза, вспомнил про машину. С тягостным чувством сел на кровати, привел себя в порядок и вышел в горницу, где слышались тихие голоса и негромкое пение. В комнате было сумеречно, только на полу плясали отблески пламени, вырывавшиеся из-за неплотно прикрытой печной дверцы. Шилов сидел на табуретке у окна и напевал:

Дамы сидели на диванчике и молча слушали. Увидев Марата, воззрились на него, а Галя спросила:

– Как у тебя с головой, Марат?

Вопрос вызвал у Шилова смех, к нему присоединилась Вероника, но под мрачным взглядом Марата быстро утихла.

– Лучше, но ты я вижу, опять за свое взялась, печь топишь, – сурово сказал Марат.

– У нас другого выхода нет, – пояснила Галя, – иначе мы замерзнем. Мы же остаемся.

– Тогда я сплю вот здесь, – сказал Марат, указывая на диванчик, – второй ночи возле печки я не выдержу, а здесь прохладней.

– А я? – спросила Вероника, – я, где сплю?

– Вдвоем мы здесь не уместимся, – отрезал Марат.

– А любовь? – спросила Вероника.

– Сколько же можно?

– Я не в этом смысле, а в возвышенном, одухотворенном, возмутилась Вероника.

Шилов возвысил голос и пропел:

– А почему свет не зажигаем? – спросил Марат.

– Света нет, – сказала Галя.

– Почему?

– Шилов провода перебил.

– Как перебил?

– Обыкновенно, из ружья. Хотел нам на ужин ворону подстрелить, и промазал, попал в провод и перебил его.

– Слышишь, ты, вредитель? – обращаясь к Шилову, – спросила Галя, – объясни нам, зачем ты это сделал?

– Понимаешь, Галя, – откладывая гитару в сторону, заговорил Шилов, – дед мой в этих местах партизанил. Во мне, наверное, гены его проснулись.

– Татарская твоя морда, – в сердцах сказала Галя.

– Как это – татарская? – обиделся Шилов.

– Потому что ты – вылитый татарин, – настаивала Галя.

– Я русский, – твердо сказал Шилов.

– А кто твои родители? – ехидно спросила Вероника.

– Папа – еврей, мама – украинка, – честно ответил Шилов.

– А ты – русский?

– А я – русский!

– Это как же получилось?

– А так вот, разве вы не знаете, что если смешать красную и зеленую краски, то получится желтая. Ты и мы, русские люди, кто только не ходил в наших праотцах, и викинги, и монголо-татары, и немцы, а мы все равно русские; иной раз, смотришь, на митинге какой-нибудь мужичонка орет – долой, мол, инородцев, всю Россию продали, с нами не поделились, а сам-то говорит плохо, ну просто двух слов связать не может, даже матерится неграмотно, вглядишься в него – волосы черные, глаза узкие, скулы широкие – вылитый басурманин. Так что, – главное, что у тебя в паспорте написано.

– Кстати, об ужине, – вспомнил Марат, – что у нас с ужином?

– А с ужином, дорогой Марат, – хором сказали Галя и Вероника, – у нас то же, что и со светом.

Шилов вскочил с табуретки и принялся нервно ходить по комнате, затем подошел к Марату и произнес:

– Увы, мой дорогой, плохи наши с вами дела. Мы, мужчины, как более слабые существа умрем первыми от голодной смерти, а женщин, может быть, еще успеют спасти.

– Типун тебе на язык, – сказала Галя.