Вот почему Перхта, Мать, была так непреклонна, когда речь заходила о правилах и традициях. Вот почему Абноба яростно защищала леса. Вот почему Хольда готова была охранять барьер ценой собственной жизни.

Источник поддерживает нас. Это родник чистой магии. Но дикая магия – это потоп, и он разрушает или сводит ведьм с ума, увлекая за собой.

«Чтобы укрепить связь с дикой магией, ведьма должна разорвать связь с Начальным Древом и Источником, – говорилось в рукописи. – Для этого необходимо произнести заклинание».

Лишь некоторые из нас видели те слова. Остальные сидели вокруг, широко раскрыв глаза и хихикая. Лизель находилась там. Ей было тогда около четырех, она была маленькой, пухленькой и внимательной.

– С тобой все в порядке, кузина? – спросила она нежным голоском.

Я захлопнула книгу.

«Произнеси заклинание, – требует голос. – Я могу помочь тебе так, как ты и не догадываешься. Тебе не нужно страдать, не нужно быть пленницей. Произнеси заклинание!»

Слышала ли я этот голос до того, как прочла отрывок из маминой запрещенной книги? Не помню. Не помню времени, когда бы я не слышала его, и сейчас, когда меня тащат к всепоглощающей тьме под городом, я как никогда близка к тому, чтобы сдаться.

Я снова упираюсь пятками в землю, но Бертрам готов к этому, он тянет меня к туннелю, и я следую, беспомощная и потерянная. Я оборачиваюсь и вижу позади себя капитана, за ним идет Йоханн.

Реальность обрушивается на меня.

Из этих туннелей не выбраться.

Я окажусь во власти комманданта Кирха.

Мои губы размыкаются. С языка срывается слово, первое в заклинании.

«Произнеси его, – умоляет голос. – Используй меня!»

Я могла бы убить хэксэн-егерей.

Могла бы использовать дикую магию, чтобы посеять хаос среди этих мерзких людей – и стать тем чудовищем, каким они меня считают.

Меня трясет от ненависти к себе. Я готова произнести заклинание сейчас, чтобы спасти свою шкуру, но не применила его, чтобы спасти маму и ковен?

Эта мысль заставляет меня замолчать.

Слезы наворачиваются на глаза, когда охотник втаскивает меня в туннель. Позади раздается шорох, что-то меняется, а затем я ощущаю запах едкого дыма.

Капитан зажег факел.

Это мало помогает прогнать тьму, и с каждым шагом, который мы делаем вглубь, солнечный свет тускнеет, пока мы наконец не оказываемся один на один с темнотой. До потолка туннеля мне можно дотянуться, лишь вытянув руку над головой. Капитану приходится пригибаться, он сутулится, чтобы не задевать выложенные камнями стены. Звук капающей воды отдается металлическим эхом, слышно лишь это размеренное капание и плеск из-под моих ботинок, когда я наступаю в пахнущие плесенью лужи.

Я сосредотачиваюсь на этих мыслях. На том, что здесь пахнет холодным камнем, железом и землей, на ощущении леденящего холода. Ботинки скользят по грязному камню, и я оступаюсь, цепляясь за Бертрама.

Я чувствую, как твердая рука капитана ложится мне на плечо.

– Осторожнее, – говорит он хрипло и низко.

Я стряхиваю его руку с плеча и продолжаю идти. Бертрам оглядывается, и я замечаю на его лице выражение тревоги.

Ему тоже не хочется находиться в этом туннеле. Он не движется навстречу тюрьме и смерти, но тем не менее я радуюсь, узнав, что тюремщики разделяют со мной хотя бы малую часть страданий.

Основной туннель разветвляется. Когда мы оставляем позади перекресток, меня касается порыв ветра откуда-то слева. Я дрожу от холода. Бертрам тоже, хотя у меня чувство, что он содрогается, скорее, от страха.

– Что это? – спрашивает Йоханн.

– Вентиляция, – говорит капитан. – Продолжай идти, Бертрам.

Бертрам дергает меня за цепь, и я, спотыкаясь, делаю два быстрых шага. Но налетает новый порыв ветра, и Бертрам вопросительно оглядывается на капитана.