Слово звучит как насмешка, но я продолжаю идти.

Сколько дней прошло с тех пор, как я покинула Бирэсборн? В животе урчит, и я достаю из кожаной сумки один из найденных клубней. Он хрустящий и безвкусный, но заглушает голод. Это становится небольшой поддержкой среди непрекращающейся бури.

Уже далеко за полночь, какой бы день это ни был. В преддверии зимы зелень леса редеет, но ее достаточно, чтобы не пропускать даже лучик лунного света. Воздух свежий, с примесью влаги после недавнего дождя, который застыл на моем плаще заиндевелыми капельками. В каждом вдохе ощущается влажность, которая говорит о приближении снега, гниющих растениях и плотной, напитанной водой земле.

Я пробираюсь сквозь чащу, полагаясь на ощущения и звуки. Кругом непроглядная тьма, так что я бы и не узнала, если бы за мной кто-то следовал, не так ли?

Нет. Я лишь пугаю себя – если бы за мной следовали, это были бы хэксэн-егери, и они набросились бы на меня, когда я крала эту одежду. Темнота играет с моим разумом злую шутку.

И усталость. Боль начинает усиливаться. Хватит думать. Хватит жаловаться. Надо просто иди.

Я смотрю на небо, чтобы определить направление, но звезд не вижу. Повсюду только темнота. Я все еще иду на юг? Сердце бешено колотится, и меня охватывает паника.

– Лесной народ, сила трав и чар, – напеваю я колыбельную, делая следующий шаг. Голос звучит непривычно грубо. – Не дайте добрым детишкам увидеть кошмар. Лесной народ, трава и кора. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Это ложь. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Плохие дети не во тьме. Они здесь, рядом с нами.

Это такая неприкрытая ложь, что я сдерживаю смех, но он рвется из груди, и боль пронзает меня, так что я начинаю всхлипывать – verdammt[11], только не опять, только не опять.

Мой плач усиливается, и глаза наполняются слезами. Почему их все еще жжет? Разве я не выплакала весь дым и пепел?

Я опираюсь на ствол дерева. Я так устала, но надо продолжать идти.

Еще шаг, и что-то обвивается вокруг моей ноги.

Я кричу. Это… хэксэн-егерь хватает меня за лодыжку, его лицо в чудовищном оскале…

Я взмахиваю руками и падаю на колени. Но никто не тащит меня к столбу для сожжения, а когда я поворачиваюсь, нащупывая то, обо что споткнулась, нахожу только изогнутый корень.

Корень.

Не охотник на ведьм.

Все мое тело сжимается, и schiesse, как же я ненавижу себя. Это корень дерева. Я закричала и выдала себя из-за корня дерева.

Промозглая темнота смыкается вокруг плотнее, чем стеганое одеяло. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на влажную почву.

Меня трясет, я вскакиваю на ноги и бью себя по щекам.

Не спи, unverschämt!

Еще шаг. И еще. Я замечаю просвет в листве над головой – я все еще направляюсь на юг. Это хорошо.

Еще один шаг.

И еще.

Один за другим, пока не дойду до Трира.

Путешествие в Бернкастель проходит в торжественном молчании.

Охота на ведьм продолжается половину нашей жизни. Ни один хэксэн-егерь – ни один человек во всей епархии – не остался незатронутым судебными процессами.

Все началось, когда мне было десять. В течение многих лет мы слышали истории о деревнях, которые изгоняли зло, сжигая ведьм на площадях. Архиепископ дал согласие на эти казни, а затем создал отряд хэксэн-егерей, чтобы судебные процессы и казни проходили эффективней.

Какое-то время, несмотря на ужасы, происходящие за пределами нашего города, мы жили мирно. Даже счастливо. Под руководством мачехи я превратился из мальчика в мужчину. Она была единственной матерью, которую я знал, и я любил ее как только может сын. Она часто сдерживала гнев моего отца.

Мы были настоящей семьей.