С жестянки на меня уставился роскошный белый кот. Глядя на него, я почему-то подумал про свою заячью шапку. Про ее засаленность и прожженность в двух местах. «Блеск и сияние здоровой шерсти», – обещал слоган на банке. Хотелось накормить этим кормом мою шапку, чтобы она стала элегантной и белоснежной, как кот на картинке. Герда нетерпеливо царапнула балконную дверь, мол, давай, мсье повар, заканчивай уже этот котиный вуайеризм! Собака и холодный корм в себя положит! Я до сих пор не понимаю, почему она с большей охотой набрасывается на кошачьи консервы, чем на сертифицированный временем и бывшим «Министерством сельского хозяйства» бывшей «Республики Беларусь» корм «Дружок». Если только собаке приятно символическое ущемление конкурентов (чем больше съем я, тем меньше достанется обладателям «блеска и сияния здоровой шерсти»).

Я заложил кубик сахара за щеку и с наслаждением хлебнул свекольной «Принцессы Нури». Кайф доставляла в первую очередь температура чая, во вторую – сладкий привкус во рту. Постоянный холод переносился бы всеми нами куда проще, если бы мы могли есть так же много, как когда-то, или хотя бы заваривать чай с помощью одного нажатия на кнопку чайника. Герда проглотила корм одним глотком, просто слизнув его со своей тарелки.

Завтрак окончен, пора отправляться на рынок. Я снял замок с сейфа, заглянул в бывший морозильник и с удовлетворением отметил, что цинком я обеспечен на долгие годы беззаботной жизни. Два полных лотка, верхний и средний. Вид нескольких тысяч металлических патрончиков, блеснувших в свете динамо-фонаря, оставил, как обычно, ощущение необъяснимого покоя. Цинк – это и еда, и свет, и относительное тепло, и безопасность Вольной муниципалии Грушевка. Пока есть цинк, меня отсюда не прогонят. Люблю время от времени отпирать свое хранилище и созерцать золотовалютные резервы, чтобы удостовериться в том, что не растаяли еще сокровища нашего королевства.

Наконец я достал три патрончика, проверил их на мультиметре и положил в карман. Пока хватит. Зажег налобник, захватил санки – сегодня они мне понадобятся, надо купить питьевой воды.

Герда нетерпеливо крутилась у выхода и припустила вниз по лестнице, как только я открыл дверь на лестничную клетку, по-прежнему пахнущую несвежей тряпкой.

Мой край родной. Грушевка. Лабиринт мурзатых пятиэтажек, между которыми натыканы замерзшие каштаны, неуклюжие вербы и высокие тополя. Когда дрова впервые подорожали в десять раз, деревья бросились пилить все, у кого в домашнем хозяйстве имелись бензопилы, ножовки, лобзики или хотя бы большие ножи. Но Бургомистр постановил выбрасывать за стену муниципалии любого, кто отломает хотя бы сухую ветку от любого зеленого насаждения. И после сожжения всей деревянной мебели, которую можно было отыскать в квартирах, подвалах и на барахолке, люди перешли на экспортную древесину. Иногда у торговцев углем и дровами попадаются действительно интересные вещи. Я когда-то приготовил прекрасный ужин на дубовой ножке от рояля, на котором когда-то играл белорусский предшественник Теслы, придумавший способ беспроводной передачи электроэнергии.

Отполированный лед тропинки поблескивал в свете фонаря, как слюда. Я знал каждый изгиб и неровность блестящей ледяной корки: вот тут стекло льда на тротуаре сморщилось, оголив щербатые плиты тротуара. Сразу на выходе из двора громоздился Хеопс – огромный снежный сугроб, оставшийся после трактора-уборщика, который сгреб сюда снег с нескольких дворов, когда трактора еще могли ездить и убирать. За Хеопсом располагалась огромная замерзшая лужа. В доисторические времена чья-то нога оставила в ней два выразительных следа. В ту пору, когда солнце еще вставало, утренние лучи растопили лед, покрывающий лужу, размягчили корочку на ее поверхности, после чего в воде кто-то увяз аж по щиколотку. А потом снова похолодало, и лужа замерзла навсегда. Человек, оставивший следы, состарится и умрет, а оттиски его ног, единственное свидетельство жизни, которая когда-то имела место, всегда будут тут, посреди вольной Грушевки, в вечном льде.