Сорвавшись на бег, тави в пару скачков догнал регента и с удивлением заметил в руке у того посох с молочно-белым, будто источавшим холод сферичным камнем в навершии – валакх, используя его в качестве опоры, ходил так же, как когда его не разбивала вдруг хромота.

– Я бы тоже не отказался сходить в храм. Помолиться за то, чтобы нашему Владыке было хорошо с предками.

– Делайте, что хотите,– ответил Айорг, недовольно пыхая трубкой, но не сбавляя скорости,– я ведь Вам не брат и не отец, чтобы распоряжаться.

5.

Выглянув из окна, выходившего на сады и внутренний двор, Оливия осмотрелась и едва заметно нахмурилась. Солнце уже зашло, и темнота не позволяла ей, не обладавшей хорошим зрением, оценить все возможности к отступлению, что было крайне необходимо именно сейчас. За спиной рыдала, изредка прерываясь на высмаркивания в шелковый носовой платок, принцесса Офра. Олли с раннего детства испытывала определённые проблемы с тем, чтобы плакать на публику, и ещё больше проблем начиналось, когда плакал кто-то другой – искренне или наигранно, не важно – при ней. Единственным способом помочь для неё было сказать: «Успокойся и не грусти», а это редко оказывало хоть какое-то воздействие кроме диаметрально противоположного успокоению.

Появление Офры было поразительным событием, и, открывая дверь огромных покоев, Олли ожидала увидеть кого угодно – хоть своего милого сокольничего, но никак не сестру почившего супруга. Офра, подозрительно тихая, попросила разрешения войти, прошмыгнула в комнату и, сделав странный круг через ширму для переодевания возле сундука с платьями, упала на кушетку. Сделала она это с такой точностью, будто демонстративные рыдания практиковала с особым рвением с юных лет – последний вывод Олли сделала из того, что Офра не глядя обошла все препятствия на пути к злополучной кушетке, расположенной у левого крайнего окна.

В промежутках между всхлипываниями, завываниями и сморканиями с трудом удалось уловить пару словосочетаний. Владыка-регент, «сволочь эдакая», организовал ей свадьбу с каким-то заграничным потенциальным союзником империи. В этот самый момент – в момент осознания того, насколько принцесса, выражаясь языком простого народа, зажралась – Олли с трудом удержалась от того, чтобы вытолкать девицу за порог.

Она, вдова Владыки, доживала во дворце и конкретно этих покоях последнюю неделю: согласно традициям, жена предыдущего правителя не нужна была следующему, и в день интронации нового человека она уезжала в Холодный дворец, расположенный где-то в северных горах. Точного места Олли не помнила, но прекрасно для себя уяснила, что слово «Холодный» в названии не просто так.

И вот, теперь она вынуждена была выслушивать истерику избалованной девки, которую обеспечивали всем с рождения, начиная с дорогих платьев и заканчивая мужем, хотя могли бы точно так же, как не нужную никому сестру покойного правителя, выслать. Оливия не знала, почему нужно было прийти именно к ней, а не к какой-нибудь своей самарте или этой Мадлене, всегда готовой поддержать такую же, как сама, истеричную подружку.

Олли радовалась перспективе быть вдовой только до обеденной трапезы. Успела придумать себе, как съездит к семье, проведает их и привезёт подарков: супруге Владыки из дворца разрешалось выходить только с ним, а выезжал этот мужчина куда-то нечасто. И вот, пробегавший мимо, когда она, идя на обед, рассказывала самарте о своих планах, регент соизволил притормозить и разъяснить, что лучше не станет. Эту неделю она так же не имела права никуда выходить, а в день интронации с рассветом отправилась бы на север, где провела бы остаток своей в сущности бесполезной жизни. Не самая радужная перспектива, и Олли провела остаток дня в размышлениях на тему того, как уйти от этого обязательства. Пока что-то придумать не получалось, а потому тоска давила с каждой минутой всё сильнее.