Преимуществом чистокровок перед любой нацией было то, что они, умирая, не прекращали своё существование, в последующем цикле, если и появляясь вновь на земле, то без памяти о себе прошлом, а шли дальше. Самаэлю нынешнему было всего шестьсот лет, но это не мешало ему до сих пор неплохо помнить имена и внешность своих родных и друзей из предыдущего «захода». Постоянное кровосмешение было тем, что значительно подорвало эту способность – начали происходить вещи, которые мало кто мог объяснить.

Несмотря на то, что в целом не имел никаких особых отклонений, Самаэль знал, что одна вещь в нём была неправильной: сколько бы циклов не прошло, он всегда рождался с одной и той же внешностью, а за счёт остававшихся воспоминаний о себе прошлом выходило, что уже две тысячи лет по миру Каэрлие радостно шагал стандартный, принятый за норму сам для себя, один и тот же во всём суламаррэ.

Забавно, хотя делиться этой шуткой он ни с кем не планировал.

Цикличность жизни, когда, умирая, ты знал, что в скором времени вновь родишься и будешь помнить все о себе прошлом, накладывала отпечаток в виде достаточно скудной эмоциональности. К потерям близких и родных привыкал, многие вещи, в первый раз казавшиеся восхитительными, на сотый раз уже не впечатляли совсем. Забывать тоже начинал, когда воспоминаний становилось слишком много, и разум начинал отбрасывать слишком давнее. Он помнил имена первых родителей, но вот описать внешность уже смог бы с трудом. Из-за этого возникало ощущение, будто он был реликтом, и в какой-то степени это было правдой.

Теперь третий раз живущий, однообразный реликт вдруг решил, что неплохо было бы пострадать о своей судьбе. Решил, что будет фыркать и обижаться на единственного, с кем порой можно было поговорить по душам, за убийство очередных родителей.

На этот раз что-то было не так. В этом цикле ему было действительно больно, тяжело, и действительно не хотелось оставаться с Айоргом один на один, потому что боялся.

Наверное, это тоже было какое-то отклонение, вызванное кровосмешением предков.

Поблизости плеснула вода, и Самаэль, резко выдернутый из своих мыслей, вскинулся, хватаясь за оружие. Не ожидавший компании, он сам своим поведением не меньше напугал девушку, в которой при ближайшем рассмотрении узнавалась вдова Владыки.

Вскрикнув испуганно, она шагнула назад и ожидаемо оступилась на скользких камнях, лежавших на берегу.

– Простите!– чувствуя себя раздавленным окончательно и бесповоротно не только внутренними проблемами, но и внешними, Великий генерал кинулся помогать вдове.– Ваше Сиятельство, простите. Позвольте помочь.

Оливия, сидя в воде и чувствуя, как постепенно пропитывается влагой и тяжелеет без того нелёгкое платье, поначалу опешила. В последнюю очередь она ожидала увидеть кого-то в месте, которое ей доверительно показала её же самарта, но даже это вдруг отошло на задний план: никто не зудел над ухом о том, что так, как она, супруге Владыки себя вести нельзя. Прежде, когда правитель был ещё жив, с Олли везде норовила таскаться его сестра, сделавшая своим долгом поучение супружницы брата, но теперь ни одного из детей Мортема рядом не было.

Взглянув на ждавшего разрешения помочь – без дозволения к супруге Владыки не имел право прикоснуться даже регент, не говоря уже о тави – мужчину, Олли опустила плечи и рассмеялась.

– К чёрту!– ударив ладонями по воде, широко улыбнулась она,– не просите прощения, тави. Я сама виновата, да и не такая уж это трагедия.

– Простите,– ещё раз произнёс Самаэль, глядя вниз, но так, чтобы на всякий случай иметь в поле зрения хотя бы кромку её платья.– Если честно, не ожидал, что здесь ещё кто-то бывает.