Ситуация для нападающего была безнадежная – тут уж петляй не петляй, а срежут тебя все равно. Будь расстояние меж ними поменьше, еще обошлось бы… Но ничего уже не поделаешь, голое место, где не заляжешь и не спрячешься, оставалось бежать опрометью, надеясь на чудо…

И чудо стряслось, знаете ли. Произошло нечто.

Как потом ни ломал голову рассказчик, как ни пытался вспомнить, что же, собственно, случилось и в чем заключалась странность происходящего, сам себе ответить не смог.

Попросту – что-то произошло. Как будто все остановилось вокруг, абсолютно все. Рассказчик отчетливо видел, как из ствола ему навстречу появилось с десяток пуль – то есть видел то, чего, учитывая скорость полета пули, человек видеть не в состоянии. Пули одна за другой появлялись из ствола и этакой неспешной вереницей, что твои журавли, плыли к подбегавшему пограничнику. Плыли со скоростью спокойно идущего человека, не быстрее. А он осознавал себя так, словно бежал правильно, со всех ног, летел сломя голову.

В общем, пули плыли навстречу. Плыли, плыли… Бандит со вскинутым «Льюисом» казался оцепеневшей огромной фотографией, он выглядел плоским, неживым, странной картинкой…

Не было времени ни о чем думать. Пули плыли медленно, и все тут. Человеком в такой миг руководят рефлексы, инстинкты, нечто звериное…

Наш пограничник попросту, видя такое дело, не рассуждая и не удивляясь, обогнул эту неспешно ползущую цепочку пуль, уже насчитывавшую штук двадцать. Обежал, как некое неподвижное препятствие, рванулся в сторону, зашел справа, размахнулся карабином, будто на учении…

И все пришло в прежнюю норму, исчезла эта непонятная странность окружающего. Он вмазал прикладом пулеметчику по шее, сбоку, каким-то чудом оказавшись рядом, сбил с ног, свалил… Взяли и этого.

Потом, правда, друзья удивлялись: как сумел извернуться? Ведь палил этот гад буквально в лоб, навстречу… Но удивлялись мельком, быстро забыли – мало ли что случается в скоротечной схватке. Никто ведь толком не присматривался…

Совсем незадолго до смерти Сталина, году то ли в пятьдесят первом, то ли пятьдесят втором, меня послали в командировку в Сибирь, в одно из тамошних областных управлений МГБ. Командировка была не активной – чисто бумажные дела. И провернул я все быстро. Перед отъездом мы с местными товарищами решили посидеть, как полагается по русскому обычаю. Коллективное употребление тогда не особо приветствовалось, следовало все это делать потихонечку, чтобы ни одна посторонняя душа… Да и кое-кто из своих тоже…

В общем, у местных товарищей была для таких целей надежная, как танк, конспиративная квартира. И надежность ее заключалась в том, что хозяином был не стукач какой-нибудь и не чья-то потайная любовница. Вовсе даже наоборот – ветеран. Заслуженный такой дедок, начинал буквально с самого начала, с семнадцатого, будучи уже в годах, на пенсию вышел в сорок шестом, а весь промежуток ухитрился прослужить совершенно без арестов, выражений политического недоверия и тому подобных неприятностей. Учитывая, скольких наших сотрудников подмели периодические оздоровления рядов, такого вот старичка нужно уважать… Больших чинов он не выслужил, особого иконостаса на свою богатырскую грудь не удостоился, как-никак, остался на свободе и на почетной пенсии, а это, скажу я вам, многое компенсирует. У иных вся грудь была в бляхах, на петлицах ромбы друг дружку теснят – и чем кончили? То-то…

Познакомили меня с ним, посидели, употребили. Меня заранее предупредили, что у дедугана есть свои бзики и, когда он начнет возвеличивать свое боевое прошлое и своих коллег, а нас, нынешних, легонечко вышучивать, не следует ни обижаться, ни лезть в дискуссии. Зря предупреждали. Я и сам прекрасно знал за нашими седенькими ветеранами этот пунктик. Конфликт поколений своего рода, понимаете ли. Отцы и дети, так сказать. Любили они при всяком удобном случае почирикать, что нам, молодым, с нашей техникой и организацией все достается очень уж легко. А у них, мол, были исключительно три «н»: ноги, нюх, наган… Я привык. При некотором навыке и опыте можно все это грамотно свести на нет…