Он нашёл её там же, где впервые увидел – у потухающего костра. Алея сидела, поджав колени, лицо было скрыто в ладонях, а плечи слегка вздрагивали от беззвучных рыданий. Рядом валялся её скромный узелок, собранный кое– как.

«Алея?» – Габид подошёл осторожно, опустившись рядом на песок. Он коснулся её плеча.

Она вздрогнула, подняла заплаканное лицо. Глаза были красными и полными такой тоски, что Габида кольнуло внутри.

– «Я не могу, Габид… Просто не могу уйти отсюда», – голос её прерывался. «Я… я не сказала тебе… Они здесь. Мои родители. Песчаная буря… Мы пытались добраться сюда, но их засыпало песком… совсем рядом…» Она махнула рукой в сторону бескрайних барханов. «Я была маленькая, меня ветром сдуло под скалу… Выжила. А они… Здесь их могила. Весь оазис – это их могила для меня. Как я могу уйти?»

Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь потрескиванием углей и далёкими криками погонщиков, собирающих караван. Габид смотрел на девушку, на её боль, такую знакомую, такую родную. Он взял её руки в свои, твердо, несмотря на их дрожь.

«Алея, посмотри на меня», – сказал он тихо, но так, чтобы она услышала сквозь слезы. «Я тоже потерял здесь самое дорогое. Моего брата. Моего Адама. Его могила там, под пальмой в оазисе. Камень, который я положил… Он останется здесь, как и твои родители. Навсегда частью этой земли».

Он сжал её руки сильнее. «Но мы – живые. И мы несём их с собой здесь», – он приложил руку к её груди, над сердцем, потом к своей. «Уйти отсюда – не значит предать их память. Это значит… дать им место в новой жизни. Той жизни, о которой мечтал Адам. О которой мечтаем мы с тобой. О доме. О таверне. О…» – он запнулся, глядя ей в глаза, – «…о семье. Разве они не хотели бы этого для тебя? Разве мой брат не хотел бы, чтобы я был счастлив?»

Слезы снова потекли по щекам Алеи, но в её взгляде появилась неуверенная надежда, трещина в стене отчаяния. Габид обнял её, прижал к себе, чувствуя, как она цепляется за него, как тонет в его уверенности.

– «Мы уходим вместе, Алея. Не в бегство. В будущее. И мы возьмём их с собой. Они в нашей памяти навсегда», – прошептал он ей в волосы.

Она кивнула, уткнувшись лицом в его плечо, не в силах говорить. Но её руки обняли его в ответ – слабо, но это был ответ.

Караван словно огромный, неторопливый зверь, потянулся в путь. Верблюды мерно покачивались под грузом, колеса скрипели на песке. Габид помог Алее устроиться в повозке, их пальцы сплелись – тихий знак принятого решения. Он оглянулся на уменьшающийся вдалеке оазис. Там оставалось его прошлое, его боль. И там же, под пальмой, лежал Адам. Прощай, брат.

Его мысли прервал возбуждённый шёпот и возня рядом. Бака, перебегая от одного верблюда к другому, пытался протиснуться к старшему караванщику, который ехал впереди на своём выносливом красавце.

– «Эй, старший! Эй, послушай!» – Бака, запыхавшись, поравнялся с верблюдом, тыча в сторону караванщика маленьким свёртком. –  «Держи! На удачу пути! Самое ценное! Тенембра! Сила пустыни! Грамм дороже золота!»

Старший караванщик, устало щурясь от восходящего солнца, бросил беглый взгляд на старика и его свёрток, больше похожий на пучок сушёного бурьяна.

«Отстань, дед, – буркнул он, махнув рукой, словно отмахиваясь от мухи. – Не до твоих кореньев сейчас. Вали отсюда! Куда подальше! И верблюда не пугай!»

Бака отпрянул, обиженно надув губы, но свёрток прижал к груди ещё крепче. «Фентиперсовые все! Не понимают настоящего богатства!» – проворчал он, плюнув в песок, и поплёлся к своей повозке, время от времени украдкой поглядывая на спрятанное сокровище. Его «золото» было при нем. А мечта о признании – пока оставалась такой же призрачной, как и сам оазис, таявший в золотой дымке марева.