– И в чем выражается их месть? Что они предпринимали, помимо исков?

– Рита Капустина напивалась и звонила мне среди ночи, – оживилась Тамара Григорьевна, – называла мою дочь убийцей… Это было тяжелое время, можете мне поверить. Что касается Василия, то у него своих мозгов и чувств нет, он всецело принадлежит своей жене и повторяет все ее слова, он – бесхребетное существо, его даже жаль…

– Вы стали врагами? – прямо спросил Диденко.

– Это проходит, знаете ли, – отмахнулся Воробьев и отвернулся, как если бы слово «враги» жужжало у него перед носом.

– Мы вам оставим одну фотографию, вдруг вы что-нибудь вспомните. – Диденко собрал со стола фотографии, а одну поставил, прислонив к вазочке с конфетами. – Мало ли…

Воробьевы еще раз предложили выпить чаю, но Диденко с Аллой поблагодарили их и ушли: было поздно, но они все равно решили навестить Капустиных…

Маркс, ноябрь 1997 г.

Без Романа мельница казалась пустой, холодной, безжизненной. И только один костер полыхал и разгорался все ярче и ярче – это была жгучая ревность, которую испытывали две сблизившиеся женщины к третьей, завладевшей с легкостью бабочки Романом и теперь собиравшейся с ним в Австрию. Длинноногая блондинка с хорошими манерами, талантливая пианистка, Наталья произвела, по всей видимости, на Эрика Раттнера благоприятное впечатление. Приблизительно с неделю они вчетвером – Роман, его мать, Наталья Метлина и Эрик Раттнер – обсуждали детали выезда за границу, звонили в немецкое посольство в Москве, задавали вопросы, консультировались у вице-консула, каким образом Роман и его невеста могут выехать в Австрию и что для этого нужно, а в это время на мельнице в гробовой тишине рушились планы и мечты двух беременных женщин – Вики и Марины.

– Эта сучка околдовала его, – говорила Вика, кутаясь в теплую шаль и прихлебывая кипяченое молоко. Марина сидела напротив нее за кухонным столом и катала по столу хлебные шарики. – Пока мы с тобой здесь пухнем, толстеем, мечтая приручить Романа и сделать его отцом наших детей, мы даже породнились с тобой, как жены мусульманина, вынужденные терпеть друг друга рядом, эта Метлина, эта шлюха, любовница Сашки, изнасиловавшего тебя и выставившего посмешищем перед твоими однокурсницами, покупает себе в дорогу гигиенические прокладки и в свободное время почитывает историю искусств… Вот сучка! Пудрит мозги этому австрияку, строит глазки… Вот увидишь, как только они приедут в Вену, она и с ним тоже ляжет в постель… Ненавижу…

Зима подвалила неожиданно, замела крыльцо, выстудила огромные комнаты, снег залепил окна, и только в кухне и маленькой спальне, где Вика с Мариной спали на одной широкой кровати, кутаясь в толстое, из овечьей шерсти, одеяло, было еще тепло. Роман исчез. Он не появлялся, не приносил денег. Он забыл о них, бросил на произвол судьбы, обрек на голодную смерть… Не вспоминал и про свою любимую некогда мельницу – теперь, если судить по его коротким телефонным звонкам, она доставляла ему только тяжелые воспоминания о несвободе, о том, какими лживыми и хитрыми могут быть женщины…

Девушки доедали последние мясные консервы, сухари, концентраты, макароны быстрого приготовления, бульонные кубики…

– Роман, у нас кончились деньги, – говорила в трубку Вика, захлебываясь от слез. – Как ты мог так поступить со мной, с нами? Я понимаю, ты художник, у тебя впереди интересная жизнь, ты уезжаешь за границу, но ты не можешь вот так просто бросить нас…

– Вика, я понимаю еще тебя, ты все-таки носишь под сердцем нашего ребенка, и я приду в среду, оставлю тебе немного денег, чтобы ты продержалась до лета, но при чем здесь Марина? Я никогда не был с ней в близких отношениях, она для меня – никто, просто натурщица, и я ей ничего не обещал. Привести ее на мельницу и разрешить ей жить там – это твоя идея, и это твои проблемы, что ты подружилась с ней.