Нина поехала сначала в Новгород, в областную больницу, но ее туда не взяли, аргументируя отказ отсутствием опыта работы. Пришлось пытать счастья в районной Боровичской больнице, где в подвале, на техническом этаже, предоставлялись комнаты тем, кто был согласен работать в две смены да еще не отказывался выходить сверхурочно.

Условия оказались непростыми. После деревни с ее просторами, после дома-пятистенка, где из окна открывался вид на поля и дальние перелески, на речку в кудрявых ивах, на смешанный, из елей, берез и орешника, лес, сидеть в комнатушке без окон, с двухъярусными кроватями на шесть человек, было элементарно душно.

Иногда Нина оставалась ночевать в своем отделении, на диванчике склада АХО, где пахло стиранным постельным бельем и из окна были видны окна соседних зданий.

Вот именно там через полгода работы, когда она, полуживая от усталости, вышла на внеочередное дежурство, с нею и случилось «это».

Так если бы хоть врач или студент медицинского института, а то достался ей пациент лет сорока с совершенно средними внешними данными. За полтора месяца своего пребывания в неврологическом отделении он осчастливил Нину шоколадкой и двумя апельсинами.

Лежал он с ишиасом и, как только его отпустило, затащил Нину в комнату сестры-хозяйки и на стопах свежевыстиранных простыней, не особо потратившись на ласки, лишил девственности.

Нина, отвалив от себя тяжелое тело, одернула полы юбки и халата и, теребя в руках трусики, заплакала. Простыня под нею была в мелких пятнах крови.

– Чего, не понравилось? – удивился ишиасник.

Хлюпнув повлажневшим от слез носом, Нина закашлялась и отвернулась от сразу же ставшего неприятным в своей полунаготе мужчины.

– Нет, я думала, что это как-то по-другому будет, в первый раз-то.

– Что?

Пациент готов был возмутиться и объявить любимый лозунг сомневающихся в себе мужиков, что все женщины шлюхи и что она притворяется. Но, наблюдая за Ниной почти каждый день, он знал, что она из тех людей, что никогда не врут.

– Что же ты почти до тридцати лет в девках сидишь?

– Мне двадцать лет. – Нина достала из пачки простыней верхнюю и задумалась, как незаметно отнести ее в баки с грязным бельем. – Просто я крупная. Вы идите в палату, я никому не скажу.

Мужчина встал, стыдливо поправляя на себе пижамные штаны. Только теперь, вглядевшись в наивное Нинкино широкое лицо, он осознал, что случилось.

Лежа на больничной кровати спиной кверху, он видел Нинкину фигуру только от кроссовок до пояса и, разглядывая красивые полные ноги и аппетитный круглый задок, решил, конечно, что все это принадлежит опытной женщине. А на самом деле медсестричка-то совсем еще молоденькая.

Засунув трусики в карман халата, Нина стояла с запачканной простыней в руках и ждала, когда пациент выйдет.

– Извини, – сказал мужчина и тихо закрыл за собой дверь кладовки.

На следующий день он выписался из больницы, сославшись на неприятности в семье.

Нина уволилась через месяц. Видеть она не могла эту больницу.

Наверно, проработай она еще немного, и у нее завелись бы подруги из числа девочек из подвальной комнатушки и старших медсестер, ценящих ее за способность работать много, быстро и на совесть. Но некрасивый случай с потерей девственности закомплексовал Нину, и она, виня себя в дурости, стыдливо уходила от предложений попить вместе чаю или пойти на день рождения. Да и сил никогда не было: после двух подряд смен работы хотелось только спать.

Приехала Нина в деревню зимой. Зима была снежной и очень для нее тошнотной.

Устроилась участковой медсестрой и заведовала единственной на три деревни аптекой.