Тусклый свет озарил его лицо, и мое сердце ёкнуло. Я почувствовала себя ужасно глупо, совсем как героиня исторического любовного романа, которая от одного лишь взгляда возлюбленного готова лишиться чувств.

Это же Уаэтт Торнтон! Старший сын мэра единственного крупного на Гриншеттере города.

Сколько грустных вечеров я провела, фантазируя о том, каково это – быть возлюбленной самого привлекательного парня в Дипвуде. И каждый раз приходила к выводу, что наши с ним прямые никогда не пересекутся.

Он был старше меня на несколько лет, и вокруг него всегда было много красивых взрослых девушек, конкурировать с которыми мне даже в голову не приходило. Он казался мне недосягаемой мечтой, и несколько лет я вздыхала по нему только издалека. Каждый раз, возвращаясь в Шотландию, я изнывала от тоски по нему, а ведь мы даже не были знакомы!

Именно таким, как он, я всегда представляла себе идеального мужчину. Торнтон был умен и интеллектуально развит, всегда безукоризненно вежлив со всеми и необычайно привлекателен внешне. Густые светлые волосы, мужественный волевой подбородок, правильные черты лица, атлетическая фигура. И невероятный талант располагать к себе людей любого возраста и пола. Его любили в этом городе все.

Холли, моя единственная здешняя подруга, исподтишка посмеивалась надо мной и утверждала, что придуманный мной романтический образ не имеет ничего общего с реальным человеком. Как бы то ни было, первая детская влюблённость не торопилась оставлять мои мысли, не взирая на расстояние и время. И, судя по моему усиливающемуся с каждой секундой волнению, даже переросла в нечто большее.

Я решила не демонстрировать того смятения, что творилось у меня в душе, и как ни в чем ни бывало, спросила:

– Мы не встречались раньше? – туман в голове рассеялся не до конца, и выглядела я, наверное, ужасно. Не смотря на высокую температуру воздуха в салоне, меня била дрожь.

– Может быть. Я – Уаэтт Торнтон.

– Оливия МакКиннон. Мы с Томасом Брауном дальние родственники, я у него сейчас гощу.

Уаэтт до неприличия долго всматривался в моё лицо, как если бы у меня на лбу была замысловатая татуировка. Наверное, мои зрачки все еще мерцают.

Я хотела о чем-то его спросить, но не успела. Внезапный приступ тошноты заставил хватать ртом воздух. И мир снова померк.

***

За время пути я просыпалась и засыпала несколько раз. Держалась минут пять, потом накатывала боль и я отключалась снова.

– Сильно ушиблась о руль? – услышала, очнувшись в очередной раз.

– Не помню.

Вокруг было темно и очень тихо. Машина стояла на месте.

– Я проверил твои руки и ноги – переломов нет, – он ближе подвинулся ко мне, – а вот на счет рёбер – не уверен.

Прохладные пальцы коснулись моей щеки, и её тут же защипало.

– Здесь кожа содрана.

Каждый новый вдох отдавался болью в груди. Меня начала раздражать его навязчивая забота. Не может ничем помочь, так отстал бы. И почему мы не едем?

– Далеко мы от Дипвуда?

– Примерно в часе езды. Хотя, ночью, в такую погоду…

Он вдруг открыл дверь и вышел. Вернулся очень быстро и сунул мне в руки небольшой шуршащий пакет.

– Моя рубашка. Переоденься, быстрее согреешься, – посоветовал он и хлопнул снаружи дверью.

Я послушалась. Стянула кое-как облепившие мокрые ноги джинсы. Скинула испачканную, насквозь промокшую кофту и сложила это всё в пакет. Рубаха была сильно велика, но зато сухая и чистая.

Знал бы Торнтон, что с этой рубашкой сделает через несколько часов его заклятый враг – лучше сжёг бы её, наверное.

Уаэтт вернулся в салон и устроился за рулём. Фары осветили путь. Плохое предчувствие никак не желало меня покидать, становясь всё навязчивее.