Сто пачек, а тем более двести – это действительно сумасшедшая сумма, так как в ларьке, где товары отпускались по безналичному расчету, существовал лимит на сигареты, если я не ошибаюсь, пачек десять на месяц. В общем, поспорили.

Проходит два дня. Я, как обычно, стою опиливаю игрушку. Голова кружится, картинка перед глазами дрожит, я к тому возрасту уже года четыре курил, и ломало меня по полной программе. И вот, смотрю, идет ко мне Мельник. Страдальчески улыбается и покачивает головой:

– Как же это мы так!? Что же это мы наделали!?

– Да, – говорю, – лоханулись мы, Мельник.

Мы постояли, погоревали, обоим нам курить хочется, а договориться мы не можем.

Мельник, видя, что, как и он, я не демонстрирую фанатичного рвения к здоровому образу жизни, решается на отчаянное предложение. «А пойдем, – говорит – покурим. Спрячемся от Стаса где-нибудь и выкурим по сигаретке. Ну, по одной, чисто ломку сбить.

Естественно, один я бы ни за что не стал прятаться, но тут, имея в союзниках Мельника, мне показалось это безопасным. Я согласился. Мы пошли на «гальванику» Мельник угощает меня сигаретой, а я достаю спички. Даю ему прикурить первому и начинаю над ним по-идиотски ржать, мол, вот, Мельник, попал ты, закурил первым – значит, проиграл. Я, конечно, шучу и через секунду закуриваю сам.

Покурили мы с Мельником и разошлись по рабочим местам.

Буквально часа через два Мельник приходит снова. Лицо красное, стоит мнётся «Влетели мы с тобой, – говорит. – Я, конечно, виноват, но Стас, сам знаешь, акула еще та» – и далее чертыхаясь и извиняясь, рассказывает, как Стас подошёл к нему и сказал, что все знает, что он якобы этого безмозглого (меня то есть) на пушку взял, и я ему все выложил, что курили, что на гальванике, ну и…

– Ну и – плачет Мельник, – я тоже раскололся и только после понял, что Стас не тебя, а меня развел как ребенка.

Именно на этом самом месте пелена благодушия сошла с моих глаз.

Я все понял и не на шутку испугался. Но еще больше я разозлился. Я был так возмущен тем, что они избрали меня своей жертвой, что ни за что на свете, вопреки всей очевидности, не захотел проигрывать. Пока спасительная мысль не пришла мне в голову, я крыл Мельника трехэтажным матом. Но уже скоро спокойно сказал: – Бедный Мельник, мне тебя жаль, теперь ты должен и мне и Стасу по сто пачек, – и уже совсем жестко добавил, что, если Стас, как его друг, может, и подождет, то я ждать не буду, неделя – и точка. Мельник заморгал на меня в недоумении, и я объяснил: – Какой уговор был? Платит тот, кто первый закурит, так? Так. А кто первый закурил?.. – я показал Мельнику маленькую пантомиму, изображая, как я даю ему прикурить.

Мельник не мог в это поверить.

– Что?? – кричал он. – Из-за спички?! У тебя крыша поехала!»

Через какое-то время, высокомерно посмеиваясь, появляется Стас. Мельник передаёт ему мою безумную отмазку, и плотоядная улыбочка Стаса сходит на нет. Они вдвоем, уже совершенно не скрывая своей общности, набрасываются на меня. Доказывают, угрожают, смеются, но, так как это был разговор уже не о девушках и цветах и я, как минимум, на год мог забыть о ларьке, я еще с большим упорством стою на своей «спичке». Короче, решили вынести все на «базар», привлечь блатных.

***

Каптерка, кроме того, что была доверху набита нашими баулами, еще частенько служила местом, где каждый из нас мог в уединении и одной рукой полистать скабрезный журнальчик. Сумеречное помещение, два на два, было вечно забрызгано и усеяно клочками бумаги. Шныри не успевали убирать. Вечерами можно было видеть, как у решетчатой створки толчется народ, образовывается очередь, подходят еще люди, спрашивают: «Что за сеансы? Вчерашние?» или: «Чьи сеансы, с кем базарить?»