Деятельность Николая Павловича как бригадного генерала имеет, конечно, гораздо меньше общего значения, чем его деятельность в должности генерал-инспектора[17]. Эта деятельность имела зато большое значение для него лично, так как ставила его лицом к лицу с тогдашним гвардейским офицерством как раз в те годы, когда среди этого последнего началось уже политическое брожение. Отношения, установившиеся теперь между великим князем и гвардейским офицерством, во многом помогают уяснить как ту позицию, какую занял Николай Павлович в 1825 году, когда встал вопрос о престолонаследии, так и ту оценку, какую встречала его личность в известных кругах русского общества.

Вступив в должность бригадного командира, Николай Павлович, как это видно из его собственных записок, старался поднять во вверенной ему части дисциплину, сильно порасшатавшуюся вообще, по его мнению, в войсках после возвращения армии из Франции. По существу, в своем командовании он, по общим отзывам, придерживался тех же начал по преимуществу фронтовой выучки, которые возобладали к этому времени в нашей армии и которые вызывали резкое на себя нарекание со стороны боевых генералов александровского времени, как, например, Ермолова, и даже – в то время еще – со стороны Паскевича. Будучи очень требователен, Николай Павлович, как и его младший брат Михаил, часто бывал резок и недостаточно сдержан, обнаруживая при этом крайне мелочную придирчивость. На этой почве у него постоянно происходили столкновения и неприятные истории с сослуживцами и подчиненными.

Приведенный выше отзыв о Николае Павловиче Ф. Вигеля, при всей своей субъективности, отражает действительное отношение к нему офицерства, а через это последнее – и других кругов общества. Интересно, с другой стороны, отметить, что сам Николай Павлович уже в то время в отдельных проявлениях нарушения дисциплины усматривал нечто большее, чем простую распущенность, истолковывал протест против фронтовой муштры как симптом более серьезной оппозиции, подмечал в этом связь с тем недовольством, которое распространялось в обществе, и как бы вел с нарастающим движением определенную борьбу. В собственных записках Николая Павловича читаем: «По мере того как я начал знакомиться со своими подчиненными и видеть происходившее в других полках, я возымел мысль, что под сим, т.е. военным распутством, крылось что-то важное, и мысль сия постоянно у меня оставалась источником строгих наблюдений. Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренне усердных и знающих, на добрых малых, но запущенных и на решительно дурных, т.е. говорунов, дерзких, ленивых и совершенно вредных; но сих-то последних гнал я без милосердия и всячески старался от оных избавиться, что мне и удавалось. Но дело сие было нелегкое, ибо сии-то люди составляли как бы цепь через все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние сказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне оплачивалось». Оставляя в стороне ту личную оценку назревающего движения, которая ясно сквозит в этих словах великого князя, мы не можем отказать ему в верном понимании внутренней связи между теми явлениями, которые ему приходилось наблюдать.

Нелюбимый офицерством и обществом, великий князь Николай Павлович с 1817 года постоянно живет под гнетом мысли, что готовится что-то, с чем ему придется, быть может, со временем сводить счеты. Эта мысль должна была тревожить его все более и более по мере того, как перед ним обрисовывалась перспектива вступления на престол. Прежде чем, однако, перейти к вопросу о том, как состоялось назначение Николая Павловича наследником престола, будет не лишним отметить те случаи, когда он выдвигается прямо и в силу естественных условий как заместитель государя, и обрисовать вместе с этим ту группировку, какая к этому времени начинает слагаться между отдельными членами царской семьи.