– А почему ко мне обращаешься?

– Обрисовал, кто главный экскурсовод. У нас и банька есть, не шикарная, но после тайги сойдет.

– Баньку Юрий Федорыч обожает.

– Первый пар профессору – по чину положено.

– Карьеру сделал. Из сапожников в начальники, – засмеялся Гена, когда остались одни, потом толкнул в бок и шепнул: – Полюбуйся, мужской стриптиз начался.

На палубу выбежал профессор без трусов и крикнул:

– Вась! Посмотри у меня в сумке деревянный крестик, а то золотой грудь обжигает, он в левом боковом кармашке должен быть.

– Видишь, какая глубокая вера, даже в баню с набором крестиков идет, а ты во время поста втихаря тушенку жрешь.

Следующим пошел мыться Василий. Профессор накинул на плечи куртку, попросил стул и пристроился на корме читать вслух Евангелие. Подошел капитан, послушал, но времени у него не было, и он кивком отозвал «главного экскурсовода».

– У нас пара хорошеньких стерлядочек есть, решили подарок гостям сделать, чтобы помнили енисейских речников. Но их на всякий случай разделать надо, дорога впереди длинная. Сам справишься или матроса прислать?

– Справлюсь, дело привычное.

– Сейчас принесу, чтобы от книги тебя не отвлекать. А что за книгу он вам читает?

– Евангелие.

– Вона как! Профессор.

Капитан принес рыбу в мешке и доску. Стараясь не стучать ножом, чтобы не мешать чтению, приступил к делу. Отходы бросал за борт. Сразу же налетели чайки и устроили базар. Профессор с раздражением отложил книгу и, увидев Василия с полотенцем на плечах, крикнул:

– Тащи берданку, я им сейчас покажу.

Стрелять из тозки по мельтешащим птицам приспособиться не просто. И все-таки после пятого или шестого выстрела одна из чаек дернулась в воздухе и упала на воду, потом попыталась взлететь, но не смогла. А сестры ее продолжали свой базар.

– Попал! Молодец, Федорыч!

– Рука крепка и пальцы наши быстры. Учитесь, молодежь.

– Птичку жалко, – криво усмехнулся Гена.

На царский ужин подали стерляжью уху, малосольную осетрину и строганину из налимьей максы. Осетрина для москвичей не в новинку, пусть и в ресторанных порциях, а на катере можно не стесняться. Но больше всех восторгов досталось максе, которую пробовали впервые. Захмелевший капитан, чувствуя, что ужин удался, осмелел и приобнял профессора.

– Вы, Юрий Федорыч, передайте в свою больницу, что капитан Нестеренко умеет быть благодарным. Работа у нас нервная, от болезней никто не застрахован.

– От триппера, что ли?

– Ну, вы шутник, Юрий Федорыч! И ты, Никола, в своей администрации замолви словечко. Ежели что, всегда готов помочь.

– Никола обязательно замолвит, у него доступ к телу губернатора, – заверил Гена.

Когда вышли на воздух покурить, Василий протянул ему футляр с пилой:

– Прими, Никола, в благодарность за сапоги и особенно за «аквариум» с ленками. Незабываемое впечатление. И вообще знакомство с настоящим сибирским мужиком – это подарок судьбы. Дарю на память! – обращался к нему, а посматривал почему-то на Гену.

– Насовсем, чё ли?

– Я же сказал, дарю. Видел, с каким вожделением ты на нее смотрел и как ласково гладил.

– Спасибо! – И чуть не ляпнул, что не ожидал такой щедрости.

– Но с подругой своей на рыбалку тебя бы не пригласил – влюбится.

– У меня своя хорошая.

Свободная каюта была одна. В нее поселили гостей. Они с Геной постелили спальники в шлюпке, но ложиться не хотелось.

– Заметил, с каким аппетитом Пидорыч поглощал осетрину, забыв про пост?

– Почему Пидорыч?

– Ну, Федорыч, какая разница. Осетринка, пожалуй, скоромнее говяжьей тушенки. И как тебе стрельба по чайкам после чтения священной книги? Ханжество все это, фарисейство.