– А чтобы ты не врывалась без разрешения, – отвечает Паша возмущенно. – И вообще, я скоро замок на дверь поставлю. Кодовый.

– Не поставишь, – усмехается мама, – Со своими мозгами ты свой код на следующий день забудешь.

Пашка не нашелся что ответить и обиженно отвернулся к стенке. Ну, да мама права. Мамы всегда правы, а эта мама особенно. Ну и что с того, что Пашкины мозги отказываются обрабатывать всякую связанную с числами информацию, в конце концов, запомнил же он номер своей квартиры, и даже сдачу в магазине считает правильно, хотя с номерами телефонов до сих пор бывает промашка. Но тут все дело в ассоциациях, которые у тебя вызывает человек и его цифры. Пятерка, например, у Пашки – синяя и шершавая, а двойка – зеленоватая и пахнет жасмином, а если человек тебе нравится, то неизбежно ты будешь приписывать ему лишние двойки, а если еще этот человек – женщина, то восьмерки. Пашка невольно вспомнил свою училку математики, которая третировала его до тех пор, пока во время дополнительных занятий в порыве отчаянья он не нарисовал какую-то формулу. Училка долго смотрела на эти странные каракули, которые для Пашки были не более чем забавной мелодией с привкусом ананаса и земляники, потом долго смотрела на Пашку, и глаза ее блестели. Пашка тоже смотрел на училку и понимал, что не будь между ними двадцати лет разницы, преуспевающего мужа, двоих детей и уголовной статьи за совращение малолеток, училка бы бросилась к нему на шею. Пашка виновато улыбался, а училка смотрела на него влажными глазами, и не могла понять, почему этот нелепый подросток так много значит в ее жизни, которая явно закончилась, так и не начавшись. Пашка пожал плечами, а училка стала знаменитым ученым, получила международную премию в области математики и переехала с семьей в другой город. Перед отъездом она опять смотрела Пашке в глаза в кабинете директора и даже прижала к груди, когда директор расхваливал ее перед журналистами в актовом зале. А в личном деле Паши появилась запись, что у него редкое когнитивное расстройство психики, которое исключает всякое математическое действие, короче, отныне Паше была заказана карьера инженера.

Мама поняла, что переборщила, присела на диван, помолчала и погладила сына по ноге. Тот брыкнулся и буркнул:

– Уйду я.

Мамина рука дрогнула.

– Остолоп ты, Пашка.

– У меня дежурство, – оправдывается он.

Мама сердито молчит, а Пашка боится подумать, что мама права, что лучше дома, что толстушки – тоже люди, а его худосочные Верки – хуже атомной войны, но где-то есть настоящая Вера, которая, может быть, еще любит Пашку, и если это так, то надо спешить. Мама вздыхает и грузно встает с дивана, направляясь прочь, и на полпути оборачивается. По ее лицу бегает улыбка, и дрожат стекла на окнах.

– Пашка, я ведь тебя тоже люблю.

– Я знаю, – Пашка смотрит маме в глаза, – вы все меня любите.

– А ты, Пашка, любишь кого-нибудь?

Пашка опускает глаза и позволяет маме выйти.

Петрыська выскочил из-под дивана, прыгнул на подоконник и смотрит с хитрым прищуром на этот город. Город показался ему котенком, облезлым, больным, брошенным, он чего-то хотел от всех и чего-то боялся, но всегда мог выпустить когти и полоснуть по глазам.

Паша надевает джинсы, думает про любовь, и очень не хочет идти на работу. Ему страшно, он даже всерьез подумывает прогулять, но еще он понимает, что даже таким способом не избежать случившегося.

Петрыська смотрит на человечков, которые снуют туда-сюда, потому тому что хочется счастья, по тому что было счастьем, но оно повсюду, а значит ничье. А если ты женщина, а если ты повсюду, то значит никому не нужна. И зовут тебя Верой, и ты топчешь снег каблучками и несешь свое одиночество как дохлую кошку в полиэтиленовом пакете.