Головой вниз – чтобы мозги брызнули по асфальту.

Если бы кто-нибудь прочитал эти мои мысли, то ужаснулся.

Ведь мне – шестнадцатилетней девочке – положено было быть доброй, нежной, чувствительной.

Смотреть на мир широко открытыми ясными глазами, умиляться пчелкам, перелетающим с абрикоса на абрикос, и видеть все в светлых тонах.

Но сам мир смотрел на меня не светло.

Я одевалась, как шлюха, выражалась, как грузчик из супермаркета «Полушка», и вела активную половую жизнь.

То есть была современной школьницей на все сто.

Прежде чем идти на кухню и разогревать себе обед, я решила стереть губы.

Достав из шкафчика ватный диск, я разорвала его пополам.

Хотела бы я посмотреть на женщину, которая снимает макияж половинкой ватного диска, не имея возможности тратить целый, и при том смотреть с добром на этот мерзкий мир.

Да и диски были самыми дешевыми. Ведьма такими стала бы только протирать сапоги перед выходом из дома.

Сняв помаду, я посмотрелась в зеркало.

Наверное, я считалась красивой.

Лицо мое имело правильные черты, ни одной лишней и в то же время всего хватало.

И, несомненно, кто угодно сказал бы, что я – умная.

Свой ум я знала, училась хорошо без малейшего напряжения, хотя знала, что мне это не нужно, поскольку об институте речи не шло.

Но уж доброй меня бы не назвал даже полный дурак.

Я редко улыбалась, всегда ходила, плотно сжав губы, а мои очень темные глаза никого не пропускали внутрь.

Доброта и моя жизнь были несовместимы.

Называйся моя жизнь доброй, я бы не выбрала себе такой ник.

Назвалась бы какой-нибудь «Красотулей». Или «Белоснежкой без гномов

НикитА определяла меня полностью.

Причем не только потому, что в нем были все буквы моего имени, кроме «Я

Я ощущала себя именно НикитОй и никакой другой.

Чистым уголком половинки стерев брови, я повернулась влево-вправо, наклонила голову вверх и вниз.

Лицо мое было недобрым, но чистым.

Регулярный секс служил залогом красоты.

Девчонки тратили немереные деньги на притирки, но все равно ходили с прыщами на щеках.

А я была чиста и светла без усилий.

Но все-таки подумала, что завтра утром зайду в «Магнит-косметик» и на заработанные двести пятьдесят рублей куплю мицеллярную воду.

Такая бывала у мамы, я ею слегка пользовалась и мне нравилось: от нее кожа делалась шелковистой.

Мне, конечно, не волновало, как меня воспринимают со стороны, хотелось ощутить это для самой себя.

Подумав о воде, я подумала, что до завтрашнего утра предстоит пережить остаток сегодняшнего дня и сегодняшний вечер.

Последнее не то чтобы являло проблему, но…

Моя семья была своеобразной.

Если, конечно, ее вообще можно было назвать семьей.

Во всяком случае, родиться в такой я бы не пожелала даже Гитлеру.

Только в дешевых сериалах все семьи как на подбор идеальны.

Наша являлась ячейкой общества, а в этой стране общество состоит из скотов.

Правда, эту истину я поняла относительно недавно.

Сейчас я заканчивала десятый класс и мне было шестнадцать лет.

Своего отца я не помнила.

По маминым рассказам, он был неплохим, но бесхарактерным человеком.

Его профессии – то есть того, что определяет человека – я не представляла.

Но иллюзий на этот счет не строила.

Моя мама не имела специальности, школу закончила на тройки – которые являлись двойками – не знала и не умела ничего. Учиться дальше она не пошла – причем не потому, что это было дорого, как сейчас, просто мамины умственные способности были ниже плинтуса.

Полагаю, что она не смогла бы выучиться даже на швею-мотористку.

Всю жизнь мама выполняла тупую неквалифицированную работу, на какую берут лишь тех, кто не годен ни на что: была и кондуктором и почтальоном и диспетчером в ЖЭКе.