– Прегрешения наши тяжкие, – вдруг тихо прошептал старик сквозь сон. – Злодей дочек погубил, репяные хранители его прокляли, и через то род наш проклят…

– Какие хранители? – удивилась Ниенна.

– Бабьи сказки, – отмахнулся Ивор. – Говорят, тут в незапамятные времена три волшебных зверя и три колдуна жили, вроде как хранители этой земли. И плодоносила она раз в десять сильнее, чем сейчас: палку воткнешь – через час цвести начинала. А сейчас только репа растет, да огурцы всякие, да пшеница… Неправда это всё, вы же, милсдарыня, ученая грамоте, понимать должны. Как бы звери, пусть и волшебные, могли землю и людей охранять? Чай, не огнедышащие драконы.

Ниенна спорить с баричем не стала. Но про диковинных зверей зарубку себе на памяти сделала: спросить у местных селян.

Распрощавшись с Репняными, она отправилась назад. Утро плавно перетекало в полдень, и некромансерка решила заодно зайти и на местный жальник. Всё равно по пути. В деревне сейчас все заняты работой, не до болтовни.

Жальник встретил её покосившимися ржавыми воротами, на которых висела погасшая печать Всеблагого Левия, призванная сдерживать упырей и других нечистых, а также заставляющая мертвецов чинно лежать в могилах, не восставая из гроба и не пугая честной народ. Ниенна почуяла, как холодок ползет по спине. Такого святотатства она ещё никогда не видела. За жальниками должен быть строгий контроль: свежего мертвяка может поднять из могилы и студиозус, смеха ради. А превратить его в упыря, что повыест всю деревню, – обычная девка, пролившая слишком много слёз над могилой. Просто по незнанию. Потому и горят над кладбищами всего Острижского государства печати, дабы невежество людское под контролем держать.

Ниенна машинально высекла из пальцев поисковый «маячок» и отправила его гулять по окрестностям. Не крадется ли урдалак или стрыга по заросшим травой тропкам, не жаждет ли свернуть белоголовой девчонке шею?

Но нет, на жальнике было тихо. А когда спустя пару минут «маячок» вернулся в руку владелицы, некромансерка и вовсе замерла от удивления.

На этом кладбище не могли восстать из гроба даже самые свежие мертвяки. По одной простой причине: оно было накрепко запаяно сильными некромансерскими чарами. Да тут, поди, тоже человеческой кровью закрывали! Ох, Милосердная Смерть, что ж такое творится, что за гадюшник развелся в Щедром Поле и его окрестностях?!

Сильнее всего было наколдовано в углу, где за ровненькой свежей оградкой высились пять крестов. Одна могилка была для взрослого человека, остальные поменьше. Детей хоронили, может, даже младенцев. На могилке, крест которой обвивали цветочные венки, стояла кружка. Ниенна заглянула внутрь – молоко. На соседней, что предназначалась взрослому, стояла тарелка с расклеванными воронами оладушками, пригоревшими, плоскими, явно испеченными неумелой мужской рукой.

И на всех было рассыпано зерно и разбросана пошинкованная репка.

У Ниенны перехватило гортань: мигом накатили собственные переживания, до сего дня успешно подавляемые. Она села на лавку, тоже новую, тщательно обструганную, и заревела.

Что она оплакивала? Свою боль, покалеченное тело, почти иссякнувшую силу? Мать с отцом, что так и не поняли, почему она сбежала из дома и отказалась выходить замуж за старого маркиза, который для шестнадцатилетней девчонки был страшнее эльфовской богини Тридамат? Или любовь, которой никогда в её жизни не случится, ибо напророченного мужика с огненным сердцем не существует на белом свете?

Горе деда Ерохи, странного старика, который сам то ли человек, то ли дух, то ли нечисть, раз его родню держат под землей, но которого всё равно жалко так, что сердце рвется на части? Девок, которым красивый парень светит лишь на праздник, а поутру, в лучшем случае, – золотая монетка, кинутая в подол? Богатое приданое, купленная на эти деньги корова – и пропахший потом да хмелем муж, который никогда не сравнится с ласковым столичным чародеем?