– Кыш отседова! Поборемся еще. Нечего тут выпроваживать. Давай. Делом займись. В чулане мышь завелась, иди ее излови. А тут не сиди.

Кошка кругами походила, но все же ушла. Устинья давно заметила, если Лукреция рядом с больным садится, то тому недолго осталось. Она словно в иной мир его выпроваживает. Обычно знахарка не мешала, позволяла кошке делать свое дело. Но не в этот раз… в этот у нее была уверенность, что получится, что удастся вытащить девочку из лап болезни.

Каждые несколько часов знахарка руки к животу больной прикладывала, чтобы ощутить – идет ли оттуда тепло или остывает там все. Но тепло не угасало, несмотря на тяжелое состояние матери, которая металась в бреду, кусая губы и кашляла так, что казалось, все внутренности выплюнет. Устинья ее водкой разотрет, платками обмотает и сиропом отпаивает, чаи заваривает с кореньями. Руками над телом водит, над головой, произносит заклинания. Отдает свою энергию. Вроде легче девочке становится, не так лихорадит, а к утру жар впервые начал сам спадать, и знахарка с облегчением выдохнула. По волосам рыжим ладонью провела, погладила, со лба испарину вытерла и тихо сказала:

– Ничего, моя хорошая, еще денечек отпотеешь, и лучше станет. Вытянет с тебя баба Устинья дрянь эту, и не с таким боролась.

В эту минуту рыжий Тимофей мягко запрыгнул на кровать к больной и свернулся калачиком в ногах девушки.

– Ну вот и все… отогнали мы от тебя Костлявую. Тимоша рядом лег, а если лег, то завтра глаза откроешь. Правильно, Тимыч, своих, рыжих, охранять надо.

Устинья не ошиблась, Рыжая быстро на поправку пошла. Словно организм какой-то толчок получил и начал с хворью воевать. Смертельно сопротивляться ей. В себя, правда, не приходила еще целые сутки, а когда глаза открыла и на Устинью посмотрела озерами полными отчаяния, у той сердце в камень сжалось. И какая-то ж мразь посмела обидеть, как рука поднялась только.

– С возвращением! – громко сказала Устинья и бульон горячий к потрескавшимся губам поднесла.

А девчонка тут же на постели подскочила и живот руками обхватила, глаза свои бирюзовые округлила и как закричит:

– Ребенок моооой!

– Тшшш! Все хорошо. Не кричи. Там твой ребенок. В животе твоем сидит и есть хочет. Корми давай. А то совсем голодом заморила. Мог бы, сказал бы тебе пару ласковых.

Девчонка кружку тут же забрала с куском хлеба и жадно начала уплетать. То ли от голода, то ли из-за ребенка. Но аппетит ее знахарке понравился. Она стул придвинула и рядом у кровати села.

– Звать тебя как? Родители, небось, с ног сбились. Может, передать им, что жива ты?

Она отрицательно головой качает, проглотила хлеб.

– Нет у меня никого… И имени нет. С ног только нелюди сбились, пока меня искали. Больше некому искать.

– Как же имени нет… А я документы нашла. Вроде там написано, что Таней звать.

– Раз написано, значит так и есть. Пусть будет Таня.

А она вовсе не беззащитная, как показалось. Сильная, гордая и все эмоции в себе держит. Не Татьяной ее зовут. Не ее это имя. И документы тоже не ее. Устинья ощущает, что совсем другое имя у девочки.

С этой секунды гостья за свое здоровье сражалась изо всех сил, все, что баба Устя говорила, все делала. На ноги встала уже через несколько дней. Забавная, пыталась с котами подружиться, а коты у знахарки особенные. У каждого своя история о человеческой жестокости, у каждого своя боль. И никто людям особо не доверяет. Устинья их не трогала, всегда ждала, когда сами подойдут ластиться или на колени запрыгнут. Никто из ее гостей (так она называла тех, кто лечиться приезжал) котов не трогал. То ли люди такие попадались, то ли коты держались подальше. А эта в первый же день сцапала Лукрецию. Нашла кого сцапать. Притом просто подошла, пока та на подоконнике сидела, и на руки взяла. Устинья хотела крикнуть, чтоб бросила – эта ведьма может и глаза выцарапать, но не пришлось. Черная мохнатая предательница ткнулась мордой в руки Рыжей гостьи и начала тереться о ее пальцы. Про Тимыча Устинья вообще молчала – этот подлец переселился к девчонке и спал теперь у нее в ногах. Животных не обманешь. Они хорошего человека за версту чуют.