Схожим было определение «нациократии» данное в 1937 г. видным украинским социологом, жившим в Чехословакии, учеником Т. Г. Масарика О. Бочковским, который под нациократией понимал победу нации над государством, приспособление государства для нужд нации и господство наций в ближайшем будущем. Он также не отделял «нациократию» от демократии, противопоставляя «пан-нациократии»[87] Н. Сциборского демократическую нациократию[88].
В отличие от этих мыслителей украинские националисты не отождествляли демократию и нациократию. Для них нациократия представляла, прежде всего, власть нации в своем государстве и никак не была связана с демократией и антитоталитаризмом.
Демократии, которая, по мнению Н. Сциборского, была, несомненно, более прогрессивной формой правления, чем старый режим, монархия, вменялось в вину неспособность соответствовать вызовам нового времени, когда «формально свободный гражданин превратился в раба новой социально-экономической системы»[89]. Провозглашенные лозунги равенства на практике вели к неравенству. Идеи гражданских и политических прав стали средством установления зависимости большинства от меньшинства. Другим упреком демократии был якобы ей присущий «примитивный материализм»[90]. Такие же претензии предъявлялись социализму[91]. Сциборский отдавал должное полезности некоторых политических положений концепций социализма (в этом мы должны видеть одно из отличий украинского национализма от гитлеровского национал-социализма), но полностью отрицал его духовную составляющую: «Следует признать, что социализм как политическое течение сыграл в свое время позитивную роль в деле борьбы рабочих с капиталистической эксплуатацией за завоевание своих прав на культурное, правовое и материальное развитие. Определенные полезные элементы социалистической концепции приспосабливаются и будут приспосабливаться к жизни новыми реформаторскими движениями. Однако настоящим историческим злом марксизма являются его мировоззренческие положения. Война с ними – это война живых строящих идей с отравляющей мертвячинной диалектичной схоластикой, примитивизирующей и вульгаризующей естество человека и общества»[92].
Коммунизм и социализм Н. Сциборский, хотя и выделял их как разные политические движения, считал их происходящими из единого корня. Разногласия между социализмом и коммунизмом тактические, но не мировоззренческие[93]. Сам коммунизм Сциборский считал сугубо российским явлением и называл его в подавляющем большинстве случаев «московским коммунизмом» или «московским социализмом». «В создании этих черт московского социализма определенную роль сыграли и особенности московского духа и психологии, – писал Сциборский. – В них глубоко укоренены элементы мистики, дающие им то характер пассивной «стоящей воды», то вновь быстрого стихийного бешенства… Вся культурная и политическая история Москвы определяется этими взрывными поисками какой-то абсолютной «правды всех правд», лежащей где-то вне границ реального существования. При всей своей глубокой патологии, вульгарно упрощающей разнообразный мир идей и явлений, заменяя их смысл и качество внешними формами божественного фетиша. Так было раньше, когда московские массы добровольно шли на кострища в споре между собою, тремя или двумя «перстами» креститься; должна или не должна быть какая-то буква в церковных книгах? Позднее эти характерные психологические черты проявились в примитивном «народолюбстве» московской интеллигенции, в больном душевном самокопании достоевщины, в цареславном идолопоклонстве, и, наконец, в московском коммунизме. Духовное напряжение москаля никогда не бывает радостным и творческим, его непременно сопровождает аскетизм, какая-то азиатская фатальность, связанные с нездоровой экзальтацией (в том, что большевизм пользуется в своей современной практике методом так называемого «энтузиазма», нет ничего случайного). Будучи продуктом московского духа и культуры, Ленин эти черты перенес на свой коммунизм»