Убрав руки за спину, я скорее стянула кольцо с безымянного пальца и надела на средний. С девицы и спросу всегда меньше.

– В Мариинке^>13, стало быть, учились? Той, что на углу Невского и Троицкой улицы? – с воодушевлением уточнил Фустов.

– Именно. Разными годами, правда: Ксения несколько старше. Но мы посещали один и тот же… – я поискала глазами в просторной гостиной и наткнулась на дорогой немецкий рояль, – …один и тот же класс по клавишным инструментам. Мы очень крепко дружили тогда…

Я осторожно посмотрела на Фустова: неужто поверил? Взгляд его был ясным, а лицо открытым и чистым. Даже красивым, если бы не жесткие складки поперек лба и не темные круги под глазами. Лет ему, надо полагать, тридцать с небольшим. Волосы грозили рассыпаться озорными кудрями, а потому от души были сдобрены помадою и зачесаны сколь возможно гладко. А из-под жесткого ворота мундира виднелась кипенно-белая сорочка. Кажется, шелковая. Любопытный полицейский.

Он понятливо кивал, выслушав меня до конца, а после указал рукою на софу:

– Вот что, Марья Ивановна. Теперь присядьте-ка и скажите мне правду.

Сердце мое ухнуло: не поверил…

Любопытный полицейский по-прежнему был предельно вежлив – только ясные зеленые глаза впились в меня столь цепко, что не подчиниться приказу не виделось мне возможным.

– Ксения Тарасовна всего четыре года как в Петербурге – училась она в Киеве, – спокойно пояснил Фустов.

Я кивнула, проглотив ком в горле:

– Хорошо, я сейчас все вам объясню… притворите дверь.

И, пока он выполнял требуемое, покорно прошла к софе. Только в последний миг ноги мои будто сами по себе прибавили шагу: я скоро пересекла комнату, толкнула вторую дверь за пыльной портьерой и – тотчас захлопнула ее за собой. Прищемила край юбки – да и черт с ней. Фустов снаружи неистово тряс дверь и кричал что-то, но я уже повернула ручку с хитрым английским замком. С силою дернула юбку, конечно порвав ее, и для верности подперла ручку спинкою стула.

Нет, лезть в окно я не намеревалась.

Комнаты в доме на Миллионной, как и в прочих домах старой постройки, представляли собой анфиладу, потому я, не позволяя себе задумываться, бросилась в следующую залу. Дамы, что сидели там, всполошились и заохали. Новая дверь, новая комната. Короткий коридор. Я оказалась в столовой, где полицейские, поглядев на меня неодобрительно, кого-то допрашивали. Я присела в книксене, не чувствуя ног, и, будто так и надо, резко свернула в кухню. Уже там подобрала оборванную юбку, сменила шаг на бег и, лавируя меж поварих, кипящих кастрюль и плюющихся жиром сковородок, пробиралась все дальше и дальше. Кухня генерала Хаткевича не чета нашей, здесь было, где разгуляться.

– Стойте! Задержите ее кто-нибудь! Остановитесь немедля! – кричали где-то позади, но повара, занятые работой, не торопились набрасываться на беззащитную женщину.

Здесь должна быть черная лестница! Обязана быть! В нашей квартире на Малой Морской и то она была.

Если ее здесь не окажется, то я пропала…

Выход, словно свет в конце тоннеля, показался, когда я уже отчаялась его увидеть. Коридор, еще три двери по сторонам. Я в волнении толкнула первую попавшуюся и – оказалась во дворе дома на Миллионной.

Внутри – я не сомневалась – все уж были поставлены на уши, относительно моего побега, но снаружи полицейские еще глядели на меня равнодушно, не подозревая, сколь опасная я преступница. Разумеется, я этим воспользовалась. На ходу поправила сбитую после бега шляпку и без суеты, но скоро и уверенно двинулась меж построек. С любопытством оглядела карету с генеральскими гербами на дверцах – прямо среди двора хмурый кучер спокойно и со знанием дела чинил спицу на ее колесе. А я торопилась выйти к Дворцовой набережной, где наняла первого же попавшегося извозчика и без сожаления отсюда убралась…