– С пряниками?

– А хоть и с пряниками.

– Тогда я в магазин. Заодно и Марту найду, а то час, как слиняла. Эй, Безымянный! – машет рукой, перекрикивая глухой стук усердно работающего топора, и уже вовсю зазывает к нам Незнакомца. – Перерыв! Вы с Санькой чайник грейте, а я за сладким.

Танька бежит, выстукивая маленькими (три сантиметра, не больше) устойчивыми каблучками, наш помощник топор откладывает, а я теряюсь, теперь не на шутку испугавшись необратимого – мы останемся наедине.

Незнакомец

На Саше старая дутая куртка с оторванным карманном, ядовито-оранжевый шарф, в пять кругов обмотавший шею, объёмная, не менее яркая шапка, постоянно съезжающая на брови, и серые дутые штаны, небрежно зашитые чёрными нитками на правой коленке… А с той ночи, когда я так бездумно сгрёб её в утешительные объятия, отделаться от мысли, что она безумно красива, даже при всей нелепости её сегодняшнего наряда мне не удаётся. Как и прогнать прочь догадку, что той секундной заминки, когда я касался её щёки, погружаясь на дно усыпанной золотой пылью бездны, хватило, чтобы в девушке проснулась запоздалая настороженность.

Ведь и швабра вновь пропала из туалета, где несколько дней стерегла угол, и хозяйка весь вечер меня сторонилась. Даже сейчас, когда её деятельная подруга, с самого утра гонявшая меня по крохотному участку, прилегающему к бараку, скрылась за забором, Саша торопливо отворачивается, подбирает с земли случайно выпавшую из кармана рукавицу, и явно с сожалением проводив взором устремившуюся к магазину спину, вздыхает:

– Идём.

Со смущённой улыбкой. Раньше бы непременно задорно хихикнула или разбавила эту тишину своей болтовнёй, а теперь вышагивает как солдат, по доброте душевной, решивший накормить своего пленного. К старому дому, через пропахшую псиной и сыростью крытую веранду, через тесную прихожую, миновав которую попадаешь в просторную комнату, в которой из мебели лишь древний диван и кресло, изодранное собачьими клыками.

– Жутко, конечно, и воняет… Зато тепло и посуда есть, – она возится с крохотной двухконфорочной плитой, ставя на разогретую спираль небольшую кастрюльку, и наконец скинув с себя тяжёлую куртку, плюхается на стул. – Устал? Таня, как Гитлер, с ней не забалуешь.

– Да мне нетрудно. Хоть какая-то деятельность, – следую её примеру, вешая на ржавый гвоздь одолженную мне телогрейку, и обдав горячим дыханием раскрасневшиеся от мороза ладони, подхожу к печи, расслабляясь от идущего от неё жара. И зажившую кожу рук приятно пощипывает, и нос постепенно отогревается, и щёки начинают гореть, а в груди всё равно стужа. Потому и не рискую оттягивать, не имея никакого представления, как долго нам удастся побыть наедине:

– Ты меня избегаешь, Саш.

В моём голосе ни намёка на вопрос, зато во взгляде девушки, замершей от неожиданности, их целая уйма. Шмыгаю носом, закатываю рукава свитера до локтя, и привалившись спиной к ободранной стене, поясняю:

–Мы никогда правил не обговаривали, но, наверное, я зря в твою спальню зашёл. Скажи честно, боишься?

– Чего?

– Меня.

Неспроста же наутро выплыла в прихожую в мешковатом свитере, тупила взор и, наплевав на завтрак, спозаранку умчалась в кафе? Чтобы вечером, также быстро, спрятаться от меня в своей комнате, дверь которой наверняка теперь подпирает. Да чёрт! Если б не настоял взять меня с собой, она бы и сегодня вернулась не раньше десяти.

Я жду, сосредоточенно рассматривая её вспыхнувшее от волнения лицо, а она затравленно бегает глазами по помещению. Куда угодно смотрит, лишь бы не на меня.

– Глупости. Просто до сих пор в себя не пришла: Ванька пропал, родители негодуют, приют этот… Ещё и Новый год на носу, – произносит, наконец позволяя нашим взглядам столкнуться и задумчиво склонив голову набок, медленно проходится глазами по мне: от макушки, до единственной гордости в моём гардеробе – итальянских ботинок. – Ты вовсе не страшный, мистер Икс. Девчонки в кафе говорят, что даже красивый.