Иннесу не хочется возвращаться в родные места, хотя он старательно это скрывает. Его мучат тайны? Или все дело в том, что он оставил прошлое позади и не хочет снова с ним встречаться? Это она вполне могла понять. Отчасти поэтому и сама она рада была уехать из Эдинбурга. Может быть, все дело в обиде, что вполне понятно, ведь, в отличие от нее, Иннес отказался от образа жизни, который он любил.

Пока он переносил их багаж к кромке воды, Эйнзли наблюдала за ним, любуясь его плавными движениями, размашистой походкой, силой – он легко поднимал даже самые тяжелые саквояжи. Она вспомнила, как Фелисити шутила о том, что он превратится в дикого горца. Интересно, когда они приедут в Строун-Бридж, он наденет килт? А что, фигура у него вполне подходящая… Красивые ноги… Кровь прилила к низу живота; у нее закружилась голова.

– Фескар ма. – Судно ударилось о крошечную пристань, и Эйнзли невольно вздрогнула и вскинула голову. – Добрый день, миссис Драммонд, – повторил незнакомец по-английски с мягким, напевным выговором, не сочетавшимся с сухим кивком, которым он ее наградил.

– А, добрый день! – ответила Эйнзли.

– Это Йоун Фергюсон, – представил его Иннес, – мой старый друг. Йоун, познакомься с моей женой.

– К сожалению, я не говорю на гэльском, – обратилась Эйнзли к моряку.

– По-гэльски, – поправил он. – У нас говорят не «на гэльском», а «по-гэльски».

– Ничего страшного, в Строун-Бридж почти все говорят на английском, – успокоил ее Иннес, мрачно глядя на человека, которого он отрекомендовал другом, хотя Эйнзли не заметила между ними особенной теплоты.

– Ни разу не была на Северном нагорье, – с лучезарной улыбкой объявила она.

– Строун-Бридж ненамного севернее Глазго – если по прямой, конечно, – ответил Йоун. – Если вы думаете, что мы бродим по горам в пледах и килтах и размахиваем палашами, вы будете разочарованы. Так вы садитесь или нет?

– Ах да. Конечно! – Эйнзли покраснела, задетая тем, что новый знакомый догадался о ее мыслях.

Йоун не подал ей руки. Заметив, что Инне с еще больше нахмурился, Эйнзли повернулась к нему и еле заметно покачала головой. Потом неуклюже забралась в лодку, слишком высоко задрав юбку. Йоун бесстрастно наблюдал за ней, но кивнул, когда она уселась на узкую скамью на носу и поспешно ухватилась за саквояж. Она старалась не показывать ни обиды, ни унижения, напоминая себе, что она здесь чужая, «англичашка», жительница равнин, которая не говорит на гэльском… то есть по-гэльски и понятия не имеет о здешних обычаях и традициях. Иннес, плотно сжав губы, запрыгнул в лодку. Пока Йоун поднимал парус, Иннес ловко отвязал канат.

Эйнзли любовалась слаженной работой Йоуна и Иннеса. Вот они отчалили. Плавность их движений не сочеталась с заметным напряжением, которое чувствовалось между ними. Неловкость возникла, когда Иннес взялся за румпель.

– Сейчас отлив, а я знаю здешние течения, – сказал Йоун, кладя руку на полированный рычаг.

– Я знаю здешние течения не хуже тебя.

– Знал. – Йоун не скрывал враждебности; его глаза были такими же синими, как у Иннеса. – С тех пор много лет прошло.

Иннес сжимал и разжимал кулаки.

– Можешь не напоминать!

Порыв ветра унес прочь ответ Йоуна. Когда Иннес заговорил снова, от его тихого, но угрожающего тона волосы на затылке у Эйнзли встали дыбом. Говорил он по-гэльски. Йоун опустил голову и готов был отступить, но Иннес покачал головой и подсел к Эйнзли. Развернувшись в другую сторону, он смотрел на белую пену в кильватере. Лицо у него стало совершенно непроницаемым.

Ветер, подгонявший их, дул ей в лицо, выбивая волосы из-под шляпки и заставляя глаза слезиться. Сегодня Иннес не надел шляпы – он поступил умно, потому что шляпу наверняка сдуло бы в море. Хотя одет он был, как всегда, консервативно: брюки и сюртук темно-синие, рубашка белоснежная; рядом с Йоуном в грубых твидовых штанах и тяжелом рыбацком свитере Иннес выглядел настоящим щеголем. Эйнзли поняла: Йоун заметил, что она их сравнивает, и поджал губы, но она не могла решить, из-за чего – из презрения или зависти.