Леонардо прошелся оценивающим взглядом по чувственному лицу Годивы – плавные черты, большие, выразительные глаза цвета ясного, летнего неба, зазывающий к поцелуям, рот. И эта кожа – светлая, без изъянов, которая не нуждалась ни в белилах, ни в румянах. Это было чисто наблюдение человека, искушенного в красоте женщин.

– Тогда святым отцам придется нарушить свой целибат, – удивительно зло процедил Леонардо, отчего Годива вздрогнула, и мужчина добавил:

– Место женщины – в доме. Рожать детей, а не запираться вдали от мира. Поэтому, будет так, как я сказал.

Годива, ощущая все нарастающую тревогу в груди, спросила:

– У меня не будет права выбора?

– Выбора? – усмешка поползла по смуглому лицу воина. – Скажи, разве саксонских женщин прежде спрашивали, за кого хотят они выйти? Нет. За них решали родители или опекун. Так же, как и нормандских женщин. Я не твой родитель, но на роль опекуна сгожусь. Это даст тебе много преимуществ, Годива. Претендентов на тебя будет немало, я уверен, но зная, кто я, останутся лишь достойные.

Леонардо говорил с твердой уверенностью. Знал, так и будет. Не всякий осмелится свататься к Годиве – ведь, в случае несерьезных намерений, человека ожидало наказание от самого нормандского льва. Тот же, кто не побоится, будет мужчиной смелым и серьезным. И пусть будет молодым – под стать белокурой саксонке. Леонардо не сомневался – это не затянется более чем на пару месяцев. Так будет лучше для всех. Он освободится от этого груза, забудет и пойдет дальше – своей дорогой. С Годивой им было не по пути.

Годива приняла решение Леонардо с достоинством. Хотя слова его больно ранили её, она постаралась не выдать своих чувств. Не стала девушка ни умолять, ни выпрашивать – понимала, что не имеет права, что мужчина, на которого она сейчас смотрела, не был уже тем юношей. Просто… все эти годы, в её снах и мечтах, Леонардо оставался героем, спасителем, и теперь, было грустно от того, что они снова расстанутся. Словно, она совсем недавно обрела что-то родное, с которым вынуждена, будет попрощаться – теперь уже навсегда.

Больше они не говорили. Годива, погруженная в размышления, устремила свой взор на костер. Оранжево-синие языки пламени, танцуя, то сливались, то распадались на части, издавая треск, выбрасывая в воздух серый пепел. Не станет ли пеплом её жизнь? Что её ожидало впереди? Девушка не знала. Все, что было во власти Годивы – прошептать молитву и попытаться уснуть.

Небольшой конный отряд, миновав поле, приблизился к черному пепелищу. Не осталось ни стен, ничего, что свидетельствовало о том, что днями ранее здесь возвышался деревянный замок. Высокий, тонкокостный блондин, грациозно спрыгнув с белого коня, шагнул на место своего прежнего дома. Пнув сапогом черную головешку, молодой мужчина сжал кулаки. Ноздри на лице блондина стали раздуваться, говоря о разрастающемся гневе. Обведя взглядом все пространство, Эрик прокричал в прохладный, осенний воздух:

– Годива!

Один из воинов приволок седовласого слугу. Эрик без труда узнал в нем управляющего, верно служившего своим господам все эти 30 лет. В два шага оказавшись рядом с ним, молодой мужчина вцепился в поношенную рубаху старика.

– Где моя сестра? – прошипел Эрик.

– Её забрали, – Уорик попытался говорить уверенно, но злой взгляд молодого господина пугал его. – Нормандский лев.

– Забрали? Нормандский лев? Это проклятое отродье? – Эрик с силой встряхнул старого управляющего, а потом и вовсе отшвырнул его в сторону. Уорик завалился на бок, прикрывая голову руками. Блондин равнодушно отнесся к страданию слуги. Он, перешагнув через него, вернулся к другим всадникам.