Джеймс едва не рассмеялся, но сдержался.

– Но мне хочется чем-то помочь, а не сидеть дома и готовиться к прослушиванию, пока юноши умирают на чужой земле.

Свет стал более приглушенным, а рев толпы сошел на нет, превратившись в тихое журчание.

Джеймс наклонился к Хейзел и прошептал ей на ухо:

– Сделать мир безопаснее для людей, которые готовятся к прослушиванию – хорошая причина для того, чтобы отправиться на войну. Если не станет музыки и искусства и вся красота исчезнет – что у нас останется?

Он смотрел, как она широко открыла свои большие глаза с длинными ресницами. Эта красота никогда не исчезнет.

В темном зале, освещенном только огнями сцены, их взгляды встретились.

«Поцелуй ее. Давай».

Музыканты начали настраивать инструменты. Чары разрушились. Конферансье поприветствовал зрителей и зачитал номера программы. Затем на сцену вышел дирижер – мистер Лэндон Рональд, и все музыканты оркестра поднялись. Альберт-холл наполнили аплодисменты, мистер Рональд поклонился, и оркестр занял свои места. Огромный зал погрузился в тишину.

Началась музыка.

Джеймс и Хейзел закрыли глаза, позволяя музыке унести все их мысли и сомнения. Звучная труба начала с торжественных аккордов. Деревянные духовые словно играли в догонялки, и их легкие, невесомые мелодии кружились по залу, как бабочки. Затем деревянные духовые и труба вместе. Марш и танец. Солдат и пианистка.

Хейзел вдыхала пульсирующий звук, наполняя им легкие. Она загадала желание: «Пусть этот вечер никогда не заканчивается. Пусть музыка играет вечно».

Джеймс и раньше бывал на концертах, но никогда не слышал ничего подобного. Музыка окружала его и проникала в каждую клетку тела. Каждый полутон: такой живой, такой чистый и мощный.

Хейзел перевела взгляд на Джеймса и заметила, что он дышит в такт с мелодией. Она увидела слезы в его темных глазах.

«Вот этот, – решила она в тот момент. – Этот юноша для меня».

Вот и все, дело сделано.

Мисс Адела Верне играла первое соло «Фантазии на венгерские народные темы» Франца Листа. С точки зрения Джеймса она играла так же мастерски, как пианисты-мужчины. Он надеялся, что Хейзел будет особенно интересно увидеть солирующую пианистку.

Поймав взгляд Хейзел, он показал на сцену.

– Тебе бы хотелось выступить перед таким большим залом?

Она улыбнулась.

– Ты уже задавал этот вопрос.

Он наклонился ближе.

– Платье какого цвета ты надела бы на сцену?

Она как-то странно на него посмотрела.

– Черное, конечно. Пианисты не могут одеваться так же, как оперные певцы.

– Так значит, ты бы хотела выступить?

– Я далеко не так талантлива, как тебе кажется, – Хейзел улыбнулась. – Я обычная девушка, такая же, как все. Просто я умею играть на пианино.

Джеймс посмотрел на ее длинные, тонкие пальцы.

– А после консерватории?

Она пожала плечами.

– Если я хочу выступать, мне придется закончить консерваторию, – в этом утверждении прозвучало очень много «если». – Мои родители тяжело работают и жертвуют слишком многим, чтобы я могла позволить себе репетитора, который нам не по карману.

Она перевела взгляд на рояль, стоящий на сцене.

– Они так в меня верят. Я обязана им всем, что у меня есть и когда-либо будет.

Джеймс не мог понять, почему она так противится идее выступать на сцене, поэтому ничего не сказал.

Несколько секунд Хейзел раздумывала.

– Если бы я могла прийти сюда ночью, – сказала она. – Включить только один прожектор, направить его на рояль и играть для темноты. Это было бы замечательно.

Джеймс с интересом посмотрел на нее.

– В одиночестве?

Она кивнула.

– Представь, как романтично было бы играть в темноте, только для этого пустого зала, который слышал и видел так много, – Хейзел потерла руки. – У меня от одних мыслей идут мурашки.