Если ей придется бежать, ей нечего будет оставить. Никаких фотографий друзей, которым может угрожать опасность, никаких указаний на то, куда она может пойти или где может спрятаться.

Эта комната заставляла его грудь сжиматься, заставляла его страдать из-за нее. Она была такая же пустая, каким ее заставили сделать свою жизнь.

Черт, да кто она? Что, черт возьми, так напугало ее, что она думала, что он когда-нибудь позволит ей просто исчезнуть?

– Чего ты хочешь? – в ее голосе слышались нотки самозащиты, этот тон всегда вызывал у него желание показать ей именно то, чего они оба хотели.

Оглядев комнату, он с трудом подавил гнев, подавил желание потребовать ответа. Он не хотел давать ей ни шанса солгать, ни возможности уклониться от фактов. Любой, кто вынужден жить в бегах достаточно долго, чтобы научиться оставаться свободным, знает, как лгать и делать это правдоподобно. Он не хотел, чтобы это произошло между ними. И он не мог справиться с голодом по ней, который, казалось, рос с каждым днем.

Черт бы ее побрал! Он больше ни о чем не думал, кроме нее. Это было достаточно плохо, прежде чем он узнал, что она не та, за кого себя выдает, и что она может быть в опасности. Теперь это было похоже на постоянную штормовую волну, бьющую по его самообладанию, пока он не начал задаваться вопросом, сможет ли он прожить еще один день, не сталкиваясь с ней. Не претендуя на нее.

Он не хотел этого с тех пор, как был молодым человеком с тех пор, как узнал, что это опасно. И даже теперь, зная об опасности, он не мог отступить.

– Мне жаль, что я заставил тебя чувствовать себя так, будто препарирую тебя у Сергея и Даши. – он сдержал улыбку, когда подозрение мгновенно осветило ее взгляд.

–В самом деле? – она скрестила тонкие руки под грудью, вызывающе вздернула свои стройные бедра и уставилась на него, явно не веря своим глазам.

– Клянусь всем сердцем! – он положил ладонь на грудь и мрачно посмотрел на нее. – Это было совсем не то, что я делал, – его рука упала с груди, когда его улыбка скользнула. – На самом деле я раздевал тебя глазами.

Ей хотелось рассмеяться, он знал, что ей хочется. То, как сжались ее губы, как сузились ее глаза, чтобы скрыть этот блеск веселья.

– Максим, в один прекрасный день ты заставишь меня ударить тебя, – предупредила она с убедительным неодобрением.

Он, возможно, был бы убежден, если бы не уловил легкое подергивание в уголках ее глаз, когда он подмигнул ей.

– Ну же, смейся, ты же знаешь, что хочешь, – бросил он ей.

– Что я хочу, так это знать, почему ты появился на моем пороге сегодня вечером, – парировала она, на мгновение отвернувшись от него.

Когда ее взгляд вернулся, он снова был спокоен, хотя подозрение все еще оставалось. Наблюдая за ним, она подняла руку, чтобы откинуть назад волосы, которые упали ей за ухо и коснулись щеки. Однако она убрала пряди назад двумя пальцами, а не тремя, как большинство женщин. Странная маленькая привычка казалась знакомой, он просто не мог вспомнить, откуда.

Повязка, которую он наложил ей на руку раньше, исчезла, и теперь рана была покрыта пластырем, хотя и большим квадратным. А она вела себя так, будто ничего и не произошло. Или как будто порез, боль были ей не совсем чужды.

– Ты сводишь меня с ума, – наконец сказал он. – И мысль о том, что ты думаешь, будто я причиню тебе боль, раздражает меня, дорогая. Меня это очень раздражает.

Это беспокоило его больше, чем он хотел себе признаться. Но, стоя перед ней, он вынужден был признать, что ее неверие в него заставляет его сомневаться в себе и в том, что он мог сделать, чтобы заставить не доверять ему.