– А там еще кто?! – заорал Мирон, вскидывая ружье. – Вылезай, мать-перемать! Не посмотрю, черт ты, или леший, или дьявол сам!

Щелкнули взведенные курки.

– Не стреляй, дядя Мирон!

– Не стреляй!

Игнат и дядя Егор крикнули одновременно. А Егор еще и добавил:

– Совсем со страха рассудка лишился? Это ж Игнашка Лесень мне крышу латает! – И прокричал уже Игнату: – Слезай, хватит! Наработался!

Игнат не стал спорить и послушно полез вниз.

«Знали они, что я там пройду», – без остановки крутилось в голове.

Знали – кто?

Игнат представил, как на зимнем ветру покачиваются туда-сюда красноватые ветки сосен. И вместе с ними покачивается на толстой двойной веревке грузная туша вепря. Морда оскалена, желтеют закрученные кверху клыки – грозное, но теперь совершенно бесполезное оружие, так и не уберегшее хозяина от смерти. Черная шерсть, должно быть, лоснится от крови, а вытащенные внутренности болтаются перекрученными канатами…

Игнат со свистом втянул воздух, помотал взъерошенными вихрами, отгоняя наваждение. Мужики терпеливо ждали его. Только егерь все не выпускал ружья и дышал шумно, будто пробежал весь путь от леса на своих двоих.

– Все слыхал, что ли? – осведомился он у Игната, едва тот подошел к мужчинам.

– Слыхал, – признался тот. – Кто же это сделал, дядя Мирон?

– Браконьеры, я думаю, – вместо егеря ответил Егор. – В последнее время тут их много ходит. Или беглый каторжанин. Я слышал намедни, что с Увильских рудников каторжник сбежал.

– И верно, – поддакнул Мирон. – Слыхал и я такое. Надо мужиков подымать. Устроим злодеям веселую жизнь, а?

Он засмеялся, но смех показался Игнату искусственным.

– Значит, я к Касьяну пойду, – продолжил егерь. – И еще к Ипату Рябому заскочу по дороге. А ты уж, Егорка, по своим соседям пройдись.

– Пройдусь, ты в этом не сомневайся.

– Может, и я чем сгожусь? – спросил Игнат. – Руки у меня крепкие, сила тоже имеется.

Мужики переглянулись.

– Дело-то серьезное уж больно, – строго сказал Егор. – Руки у тебя есть, да только молоко на губах едва обсохло. Останешься дома и даже носа не моги высовывать, понял?

– Понял, дядя Егор, – удрученно ответил Игнат.

– То-то. И еще, – вспомнил мужчина. – Бабам не моги проболтаться! Узнают – визг на всю округу будет. Понял?

– И это понял, – Игнат вздохнул.

– Ну, вот и иди с Богом, отдыхай. – Егор хлопнул его по плечу крепкой ладонью. – Крышу я уж сам доделаю. А инструменты тебе потом жена занесет.

Игнат кивнул и побрел домой. Уже отойдя на приличное расстояние, он услышал, как Мирон спросил у приятеля:

– Радке-то своей когда расскажешь?

– Опосля, – после некоторой паузы откликнулся Егор. – Неча раньше времени панику наводить.

В голову Игната снова скакнул образ свисающего с сосны зверя. Теперь морозец наверняка подернул его влажные потроха сероватым инеем, глаза остекленели. Скоро на запах свежатинки выйдут из леса волки…

«…Или кто похуже», – подумал Игнат. Браконьеры или беглые каторжане. Только зачем браконьерам тушу на суки нанизывать? Да и беглым каторжникам, затравленным собаками, не так просто с лесным вепрем разделаться.

«С лесным черным вепрем, – сказал про себя Игнат. – Вот что главное! Вепрь-то был черный…»

В эту ночь Игнат спал плохо.

В растревоженном мозгу проносились видения то черного вепря с вытащенными потрохами, то пролетающей над лесом гигантской птицы, и слева от нее вся земля покрывалась льдом, а справа – пламенем. Приходила во сне к Игнату и мертвая Званка, но не гниющим трупом, а бесплотной тенью. Повздыхала рядом с кроватью, погладила по волосам невесомой ладонью, да так и ушла, невидимая, в предрассветную синь. Только последний ее шаг, отозвавшийся скрипом половицы, и расслышал Игнат. Открыл заспанные веки, обвел взглядом комнату. И тут же взвился с постели, потому что рядом с его изголовьем сидела толстая мышь и тянула воздух подрагивающим влажным носом.