Дед замолчал, но Игнат понял, что вертелось у него на языке: жили спокойно до явления нави.

– Так что же птица? – спросил Игнат.

– Да, птица, – дед закряхтел, удобнее устраиваясь на лавке. – Вот и получается, что пролетела она тут еще до нашего с тобой рождения. Пролетела – как языком лес подчистила. Остались одни голые сосны да бурелом по эту сторону. Говорят, и по другую такой же есть, а между ними будто дорога проложена – это место, где она правым крылом махнула. Да только я, сколько живу тут, никогда дальше бучила не ходил.

«И никто не ходил, – подумал Игнат. – Даже чистильщики назад повернули, вот что странно…»

А вслух спросил:

– Что ж это за дорога, деда?

– Да поговаривают, что не дорога это. А высохшее русло ручья. Ведь известно, где птица вещая, голова человечья, правым крылом по земле махнет – там живая вода потечет. А где махнет левым – там и потечет мертвая вода.

– Так если она здесь правым крылом махнула, то где ж тогда левым?

– А вот этого я тебе никогда не скажу, – ответил дед. – Потому что и сам не знаю. Птица эта хитрая, многие тайны ведает, которые знать людям не надобно. Может, не в наших землях это. А где-то дальше, к северо-западу. Может, даже в другой стране, за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе. Прилетает туда птица на все лето и вьет гнездо, и по левое крыло от нее бьет мертвой воды ключ, а по правое – воды живой.

Снова воцарилось молчание. Игнат следил, как огонь пляшет в жерле печи, перекрашивая сосновые поленья в ровный угольно-черный цвет.

– Почему же русло пересохло? – первым нарушил молчание Игнат. – Если здесь вода живая текла, то она и должна была весь лес оживить, разве не так?

– Так, да не так, – ухмыльнулся в бороду дед Ермола. – Чтобы мертвый лес оживить, его сначала надо неживой водой сбрызнуть. От мертвой воды все раны срастаются, а все неупокоенные души покой находят. Тогда уже их оживлять можно. Только нет у нас мертвой воды, да и живой теперь нет. Забрали живую воду-то.

– Кто забрал? – почему-то шепотом переспросил Игнат.

– Да уж известно кто, – ответил Ермола и наклонился к парню, дохнул в его лицо свежей сивухой и чесноком. – Навь это была, понял? Вот оттого и окрепла она. Вот оттого и возвратилась сюда. И еще вернется…

– Ах ты ж, старый хрыч! Опять за свое!

Игнат подскочил на лавчонке. Взвился и дед Ермолка, пряча за спиной пузатую бутыль. Его жена, приземистая, крепкая бабка Агафья, налетела, как ворон на добычу.

– Опять пьянствуешь да парню голову морочишь? – В ее руках взмыл мокрый рушник и со звонким шлепком опустился на дедову лысину. – Вот я тебе покажу сейчас, как сивуху хлестать! – С каждым новым ударом дед приседал, не выпуская, однако ж, бутыль из рук, а бабка Агафья повторяла размеренно и яростно: – Вот тебе водица-огневица! Вот тебе сказочная птица! Вот тебе бес в ребро!

– Не надо, баб Агафья! Ну, хватит, а? – упросил Игнат, глядя на ужимки старого пьянчуги, хотя его так и разбирал смех. – Да мы просто разговаривали, чего уж там!

– Ты бы поменьше с хрычами старыми время проводил. – Бабка Агафья наконец отобрала у деда бутылку и встала в позу победителя, уперев в бока крепкие кулаки. – Что ты ко всем пьяницам льнешь? Когда такие молодухи по домам сидят и только ждут, пока их добрый молодец за околицу пригласит.

– У Кривцев старшая-то так похорошела! – масляным голосом отозвался дед Ермолка.

– Молчи! – Агафья снова замахнулась рушником.

Игнат разулыбался.

– Да какой же я добрый молодец? Дурачок я.

– Был дурачок, да весь вышел, – отрезала Агафья. – Хотя коли еще с пьяницами о ерунде речи вести будешь, то и совсем поглупеешь.