Белая фигура возникла в темном прямоугольном проеме. Женщина спустилась по ступеням на траву и повезла рюкзак через луг. Медицинская шапочка была пришпилена к вороной гриве. Обтянутый халат круглился на откровенных формах. В плавном движении тело под халатом дышало.

Довезя рюкзак на певучем ролике до березы, она потянулась и пошла обратно, запустив:

– Следущи-ий! кричит заведущий!..

Синяя лаковая стрекоза прервала свой полет, спланировала на предмет и уселась, двигая прозрачными крылышками.

Из рюкзака торчала стриженая мужская голова.

– С благополучным приземлением, – пожелала голова, скосив глаза вверх. Выпятила нижнюю губу, дернулась и фукнула: – Пшла на хуй, сука.

Стрекоза переступила по волоскам, оскорбленно снялась и исчезла.

Визжа и раскачиваясь, как выползающая на-гора вагонетка с рудой, близился второй рюкзак. Медсестра остановила его метрах в двух, оценила интервал и двинулась за очередным.

– Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь? – приветствовала первая голова, церемонно кивая. – Как вы перенесли путешествие?

– От этого скрипа уши закладывает, – пожаловалась вторая голова. – Телега-то опять немазаная.

– Это входит в программу. Звуковой фон – разнообразие: дополнительные раздражители.

– Вот именно, что раздражители. Колесо – оно требует смазки. Каши маслом не испортишь.

– Это ничего… главное – чтоб обувь была разношена и гвоздь в пятку не лез!

И оба подсмеялись привычной шутке.

Третья голова выглядела вовсе древней, ископаемой. Лысо-седая, водянистые глазки запрятаны среди коричневых пигментных островков, и ее единственный зуб, длинный и желтый, торчал из-под верхней губы, как щуп. Рюкзак ей достался плохой, последнего срока, слинявший и застиранный до белесости, и с грубой заплатой на месте кармана. Она смачно харкнула, едва не пришибив божью коровку, хлопотливо сновавшую вверх-вниз по травинке в охоте на тлей, и прохрипела:

– Курить-то когда?

– Некомпанейский вы народ, гринго! Обождите, пока замыкающие подтянутся. Эй, в хвосте, шире шаг!

– Висельники…

– Великолепная семерка!

– Семеро смелых.

И туловища, оснащенные головами, разместились на дистанции променада. Не то десант пришельцев на воздушной подушке, не то кладовая сорокопута. Покойно улыбались, жмурясь солнышку.

Медсестра обошла гирлянду с пачкой «Беломора», вставляя каждому в рот папиросу и поднося спичку. Семь струистых дымков пихнулись в воздух, как пробный выдох отдыхающей гидры.

Назрел момент приязненной, необременительной беседы, которая выразила бы все очарование бытия в простых и небанальных словах.

– Не тот стал беломор, – сказал один, закусив мундштук в углу рта.

– Дрянноват, – согласился другой.

– Да, был когда-то знаменит ленинградский, первой фабрики имени Урицкого, – вздохнул под березой крайний.

– Ага, Моисей Соломоныча, начальника питерской чеки.

– Да при чем тут Соломоныч!..

– А все испаскудили.

– Кубинским табаком набивать стали, – донесли с другого конца проволочного телеграфа.

– Фиделю его в зад набить, пусть сам курит.

– Что б ты понимал, гаванские сигары самые дорогие в мире. Их там девушки на ляжках катают.

– И высоко катают? А если волосок попадет? Им что, больше нечего на ляжках катать?

– Да погодите вы! При чем здесь какой табак, если там веревочки и щепки попадаются.

– Вот и я думаю, откуда бы у кубинских девушек между ляжек щепочки с веревочками?

– Слушьте сюда, вы. Просто стали табак кидать в мельницу прямо с упаковкой, если только веревочки и бумажки, так это хоть тюки из ящиков вынимают, а если щепочки – так прямо вместе с фанерными ящиками. Смелет – и ладно. Точно!

– Естественно. Экономия труда и сырьевые резервы.